Он тряхнул ушами - как будто поднялась в воздух стайка испуганных воробьев. Потянулся, зевнул. Верхнего правого клыка не было, остальные - в полном порядке, поблескивали, влажные желтоватые лезвия, на розовом фоне языка и нёба. Теперь он решил помыться. Шершавый язык выдирал целые клочья - он линял. Наконец добрался до хвоста - и замер с высунутым красным языком. Он потратил на умывание уйму слюны, стал совершенно мокрым, блестящим - и устал. Он убрал язык - и отдыхал. Затем встал и пошел осматривать квартиру. Хвост его был опущен и неподвижен, не так, как у нервного Криса, и только крохотный кончик двигался, дергался вбок, вверх... а сам он скользил, переливался, не признавал расстояний и пространства - он делал с пространством все, что хотел. Потом я узнал, что, понимая это свое свойство, он деликатно предупреждал, если собирался прыгнуть, чтобы не испугать внезапным появлением на коленях, или на кровати, или вот на стуле - передо мной...
Он пробормотал что-то - и теперь уже был на стуле. Он сидел так близко, что я мог рассмотреть его как следует... Да, он умел скользить бесшумно и плавно, чудесным образом прыгать, он был спокоен и суров... и все-таки это был не волшебный, сказочный, а обычный кот, очень старый, усталый от долгой беспокойной жизни, облезлый, со следами ранений и борьбы, и значит, не всегда уходил он счастливо от преследователей, не умел растворяться в воздухе, оставляя после себя следы спокойной улыбки... и не мог странствовать неустанно и бесстрашно, как Пушок... И я хотел верить, что именно он жил в этом доме давным-давно, вместе со мной, в этой квартире - и потому ему нужно снова жить здесь: ведь все коты стремятся жить там, где они жили, и не живут - где не хотят жить...
Наконец я очнулся - надо же его накормить. Отыскал старую миску - его миска? - и налил ему теплого супа. Он не отказался. Несколько раз он уставал лакать и отдыхал, оглядываясь по сторонам. Доев суп, он стал вылизывать миску. Он толкал и толкал ее своим шершавым языком, пока не задвинул под стул, и сам забрался туда за ней, так, что виден был только хвост, двигающийся в такт с позвякиванием. Наконец хвост замер, кот вылез из-под стула. Вид у него был теперь самый бандитский - морда отчаянная, рваные уши, глаза сощуренные, свирепые... Я посмотрел на портрет. Нет, он был совсем не такой... И почему он не подходит ко мне, не идет на колени?..
Потом, когда я привык к нему и привязался, я понял главную его особенность - он всегда был неожиданным и каждый день, даже каждый момент разным, и нельзя было предугадать, как он будет вести себя, что сделает...
