— Что с ним? — спросила она, не поворачивая головы к Вайсу.
Тот пожал плечами.
— Его окружают сейчас те, кого не очень-то жаловал Рудольф Шварцкопф.
— Но ведь невозможно так сразу стать совсем другим.
— Вы его любите?
— Да, мне нравится Генрих. Но я никогда не была в него влюблена.
— А он?
— Вы знаете его лучше, чем я. Вы извините, но я возьму такси. Я уверена, у отца обыск. Там какие-то люди из немецкого объединения. Это может убить его.
— А почему бы вам немедля не обратиться к властям? Ну хотя бы для того, чтобы были свидетели?
— Ну вот вы и будете свидетелем.
— Я не могу, — поспешно сказал Вайс, — господин крейслейтер может помешать моему отъезду, и...
— Вы тоже становитесь коричневым, Вайс. Вы мне неприятны. Я прошу вас оставить меня. — И Берта перешла на другую сторону улицы.
Вайс вернулся к Шварцкопфу.
Генрих спросил:
— Ну?
— Она не ожидала от тебя этого.
— Я спрашиваю не что она, а что ты обо мне думаешь.
Вайс уселся поудобнее в кресле, закурил.
— Ты поступил непрактично. Если бумаги твоего отца представляют ценность, тебе следовало самому взять их у профессора. Отвези их а Германию и там предложишь какой-нибудь фирме.
— О! Ты, я вижу, стал рационально мыслить. И не желаешь замечать, что я вел себя как подлец.
— Я уже говорил, что ты следовал наставлениям Функа, а твой отец его не уважал. Вот и все. Кроме того, я еще не проникся сознанием своего арийского превосходства, чтобы говорить так, как ты с Бертой.
— Ты любишь евреев?
— Влюблен в Берту не я, а ты.
— Мне надоело слушать, что она талантливая, знаменитость! А я...
— Что ты?
— Обыкновенная посредственность.
— Ну, ерунда. Если ты пойдешь по стопам отца, ты займешь надлежащее место в жизни. И в этом тебе мог бы помочь профессор Гольдблат.
— Каким образом?
— Тебе ничего не советовал по этому поводу дядя Вилли?
— Да, он писал... что если Гольдблат согласится уехать в Германию, ему там дадут звание ценного еврея и он сможет в полной безопасности продолжать свою работу. Но под руководством отца.
— Значит, твой дядя будет огорчен, когда узнает, что ты поссорился с дочерью профессора.
— А какое ему дело?
— Ну как же! Ты мог бы содействовать приезду в Германию ценного человека, соблазнив его дочь. И дядя Вилли был бы в восторге от своего племянника.
— Ты что, действительно считаешь меня негодяем?
— Нет, почему же? Если рейху нужен ценный еврей, надо сделать то, что нужно рейху.
— Ты как-то странно изменился, Иоганн. Почему?
— Ты тоже. И, возможно, оттого, что мы оба начинаем думать так, как полагается думать наци.
