Я покачал головой:
— Не пойму, к чему вы ведете. Какое отношение к сигналам из космоса имеет то, что произошло в Уиллоу-Гроув?
— Согласен, возможно, не такое уж большое, если не считать того, что если контакт когда-либо и состоится, он должен произойти с технологически развитой расой, подобной нашей. А, по мнению ряда социологов, технологическая фаза любого общества со временем сама себя изживает или же создает такие условия, против которых восстают люди, или, наконец, приводит к тому, что интерес общества переходит с технологии на другие вопросы, и…
— Постойте-ка, — прервал я. — Уж не хотите ли вы сказать, что та груда разного добра, которую видел Джордж, — это результат того, что человеческая раса далекого будущего отвергла технологическое общество и выбросила различные продукты техники? Но ведь это невозможно. Если даже когда-нибудь это и случится, то отмирание техники и всех ее атрибутов произойдет постепенно. Люди просто не могут в один прекрасный день решить, что техника им больше не нужна, и начать выбрасывать всевозможные отличные и полезные вещи…
— И все же это возможно, — мрачно произнес полковник. — Это могло быть и в том случае, если отказ явился следствием какого-то религиозного движения. Незнакомец, видимо, как раз и был евангелистским проповедником из будущего. Посмотрите, что он натворил здесь за такое короткое время. Пишущие машинки, радиоприемники, телевизоры, пылесосы, сваленные в кучу у памятника, — это же все продукты технологии!
— А как быть с картиной и ведром алмазов? — возразил я. — Их ведь не назовешь техническими изделиями.
Мы оба вдруг замолчали и уставились друг на друга в сгустившейся темноте. Нам одновременно пришла мысль, как глупо стоять и спорить просто ради спора.
— Не знаю, — пожал плечами полковник Рейнольдс. — Я только высказал предположение. Машина, конечно, пропала навсегда, а с нею и все то, что Джордж сложил на заднем сиденье. Но кое-что у нас все же осталось…
Один из двух полицейских, оставленных сторожить машину, внимательно прислушивался к нашему разговору.
— Простите, что позволяю себе вмешиваться, — запинаясь, сказал он. — Но от всего этого добра ничего не осталось. Все пропало.
— Все пропало! — в отчаянии закричал я. — И картина, и алмазы?! Но ведь я же предупреждал Чета, чтобы он принял…
— Шериф тут ни при чем, — возразил полицейский. — Он оставил нас двоих здесь, а двоих в здании сторожить вещи. А позднее, когда на площади началась вся эта петрушка, ему понадобились люди, и он…
