Они помолчали.
— Вы хотели остаться в Англии, несмотря на известную всем ненависть англичан к евреям…
— Да. Видите ли, была одна… женщина. — Алехандро помолчал, опустив взгляд. — Мы собирались пожениться. Я думал, что, возможно, найду способ переправить отца в Англию, чтобы он жил с нами. Но всему этому не суждено было сбыться.
Когда он снова поднял взгляд, Филомена смотрела на него с выражением глубокого сочувствия. Ему даже показалось, что он видит слезы у нее на глазах.
— Спасибо за откровенность, — сказала она. — О том, что произошло во Франции, мне рассказывал отец Ги. Ваша история очаровала его. Он полагает, что вы человек замечательный, и считает за честь знакомство с вами.
— А я точно так же отношусь к нему. — Алехандро выпрямился в кресле. — Мой печальный рассказ, в общем, подошел к концу. Надеюсь, ваш окажется веселее. Однако прежде всего расскажите о служении де Шальяка церкви. Это так не похоже на него; он рационален до мозга костей, часто это даже вызывает раздражение.
— Вера и разум не всегда противоречат друг другу. Вы — человек ученый и одновременно верующий. Де Шальяк такой же. Просто некоторые думают, что священник должен полностью отдавать себя Богу.
— Мне встречалось мало священников, которые были светочами разума.
— А вот отец Ги как раз такой. Мы с ним из одной местности в Провансе. Я была совсем маленькой девочкой, когда он возглавил наш приход. Он был очень внимателен к нашим духовным нуждам, и все уважали его за это, но одновременно боялись, когда приходило время исповедоваться. Епитимьи, которые он налагал, часто бывали очень изнурительны. Уже позже, когда он уехал в Монпелье, мать рассказывала, что духовный сан никогда не приносил ему удовлетворения и разум все время подталкивал его к новым поискам.
Она задумчиво помолчала.
— И я, в некотором роде, пошла по его стопам. Думаю, сейчас он защищает меня, потому что чувствует себя ответственным за то, что я сделала.
Он надеялся услышать признание, но не дождался его и спросил:
— И что такого вы сделали, дорогая леди, что побуждает его заботиться о вас?
— Я переоделась юношей и отправилась в Монпелье изучать медицину.
— Но существует запрет для женщин практиковать медицину! И хотя я не согласен с этим указом…
Она прервала его, рассмеявшись с оттенком горечи.
— Я слышала подобные рассуждения тысячу раз. Они для меня точно назойливые комары — я отделываюсь от них взмахом руки. — Потом она снова заговорила серьезно. — Мои родители были в ужасе. Отказывались признавать меня. Я чувствовала себя так, словно у меня вообще нет семьи. Богаты мы не были, но жили неплохо — отец был серебряных дел мастер и зарабатывал на достойную жизнь. Среди его клиентов числилось немало лучших семей Прованса. Конечно, родители рассчитывали удачно выдать меня замуж. «Ты порядочная и умная, привлекательная и любезная, — говорил мне отец, — и родом из семьи с приличным достатком. И тем не менее никто не предложит тебе руку и сердце». Больше он ни о чем думать не мог, только как бы хорошо выдать меня замуж. Мое образование его ни чуточки не волновало.
