происходили в середине зимы, но подозреваю, что пелопоннесские зимы значительно мягче вермонтских.
И тем не менее мы приложили столько усилий, что было как-то глупо, в свете нашего откровения, не попробовать еще раз до того, как выпадет снег. Внезапно все показалось очень серьезным. Мы постились три дня — дольше, чем когда-либо. Во сне мне явился вестник. Все шло превосходно, я чувствовал себя окрыленным — казалось, некий порыв вот-вот поднимет меня в воздух, — и еще у меня было ощущение, которого я никогда не испытывал прежде: будто сама реальность преображается в нечто прекрасное и опасное и некая неведомая сила влечет нас к скрытой пока что цели.
Оставалась только одна проблема — Банни. Он просто не мог взять в толк, что все кардинально изменилось. Мы были близки к цели как никогда, на счету был каждый день, ночами уже подмораживало, и, если бы выпал снег — а это могло вот-вот случиться, — нам пришлось бы ждать до весны. Мысль о том, что Банни станет причиной крушения всех надежд, была невыносима. А я знал, что именно так все и будет. В решающий момент ему захочется удивить всех очередным ослиным анекдотом, и все полетит к чертям. Сомнения мучили меня уже на второй день поста, а на третий, накануне назначенной ночи, Чарльз заметил его в столовой: он уминал чизбургер, запивая его молочным коктейлем. Это стало последней каплей. Мы решили ускользнуть без него. Мы давно прекратили попытки по выходным — это было слишком рискованно, несколько раз ты чуть не наткнулся на нас, — теперь мы обычно уезжали за город поздно вечером в четверг и возвращались в три-четыре утра. Вот только в тот раз мы уехали рано, еще до ужина, и не сказали Банни ни слова.
Генри снова закурил и погрузился в молчание.
— И что?
— Не знаю, как и сказать, — неожиданно рассмеялся он.
— Скажи уж как-нибудь.
— Все получилось.
— Получилось?
— Именно.
— Но как это…
— Просто получилось.
— Боюсь, я не понимаю, что ты имеешь в виду, говоря «получилось».
— Я имею в виду — полный успех.
— То есть?
— Это было великолепно. Ошеломительно. Марево, факелы, пение. Вокруг выли волки, и где-то в темноте ревел бык. Река бурлила молоком. Луна прибывала и убывала прямо на глазах, словно при ускоренном показе фильма, по небу неслись вихри облаков. Виноградные лозы вырастали из земли и оплетали деревья, словно змеи; времена года сменялись в мгновение ока, казалось, промелькнула целая череда лет… Я хочу сказать, мы привыкли считать воспринимаемые чувствами изменения сущностью времени, а ведь это вовсе не так. Времени нет дела до весны и зимы, рождения и смерти, доброго и дурного, ему все равно. Это нечто неизменное, радостное и абсолютно непреложное. Дуализм исчезает — нет больше эго, нет «я», — и тем не менее это совершенно не похоже на ужасные сравнения из восточных религий, когда личность уподобляют капле воды в океане вселенной. Наоборот, скорее вся вселенная расширяется, чтобы заполнить собой границы личности. Ты и представить не можешь, насколько бледной кажется рутина повседневного существования после такого экстаза. Я был как младенец, я не помнил даже своего имени. Мои ступни были изрезаны в кровь, а я ничего не чувствовал.
