Юное существо не возмутилось, когда я взял в руки веревку и принялся разглядывать ее.
— Почему вы хотите убить себя? — спросил я отеческим тоном без тени цинизма.
— Я не могу жить, — ответил мне слабый голос.
— Но, друг мой, все-то люди живут. А кроме того, знаете, так петлю не делают. Посмотрите: она же не будет скользить! И уж в ваших-то брюках я бы не рискнул. Да и вообще, я бы не рекомендовал вешаться: это так неэстетично — получается очень некрасивый труп.
— Но если я не могу жить?
— Это совсем другое дело. Но все-таки повешение слишком неизящно, да и старомодно. Вы не пробовали утопиться, отравиться газом, вскрыть себе вены или напиться лизолу?
— Не проб…
— А другие средства: броситься под машину вашего приятеля, ходить с непокрытой головой в тридцатиградусный мороз, слушать пять часов подряд игру на железной проволоке или танцевать твист ночь напролет?
— Что? Это вы бросьте. Что за бред сивой кобылы? Вы что, с приветом? Не темните, я этого терпеть не могу. А нет ли у вас подымить?
— Закуривайте. Вот, пожалуйста.
— Тэкс… Не надо, огонь у меня свой.
Пока разочарованное в жизни существо раскуривало сигарету, я потихоньку разглядывал его нежное, без единой морщинки лицо.
— Сколько вам лет, барышня? — спросил я отечески, без всякой задней мысли, ведь я нисколько не похож на охотников заигрывать с девушками.
— Какая барышня?
— Да вы же. Вы ведь еще очень молоды.
— Я не барышня, я мужчина.
— Мужчина? Простите…
— Как же я могу быть барышней, если я мужчина?
— Да, да… Совершенно верно… Теперь я, конечно, вижу… но эта ваша лисья горжетка и каблуки-шпильки…
— Это модно. Вы просто пенсионер. Старая ворона.
— Да, похоже, что я… но ваша прическа, эта «Бабетта» или как ее называют…
— Уй!.. И вы заметили? Да, черт побери… Тут я дал маху. Ох, черт, как мне тошно!
— Так почему бы вам не остричь волосы?
— Вы окаменелость. Ой, елки-палки, почему я вчера пропустил передачу по телику? Это насмешка судьбы. Теперь мне нельзя жить.
— Почему же?
— Не могу. Я отстал от моды. Я старая тряпка, бабушкин чепчик…
Он схватил веревку и прижал ее к груди, как любимую девушку. Потом он поведал мне свою потрясающую историю, более плачевную, чем история страданий молодого Вертера, рассказанная некогда стариком Гете. Часа два тому назад он пошел на вокзал покрасоваться на людях своей рыжей лисой и взбитой прической, на которые истратил накопленные за неделю карманные деньги, Он рассчитывал произвести впечатление на всех стиляг, на всех стиляжек и на постового полицейского. Но тут ему пришлось столкнуться с жестокой реальностью и социальной несправедливостью. Ни один уважающий себя молодой человек не носил больше лисьих боа и взбитых причесок. Мода изменилась вчера вечером, и в поздней передаче по телевидению успели объявить об этом.
