Добавим еще, что на свете существует великое множество таких готовых взглядов, пригодных для всех случаев жизни, и это очень удобно, потому что их можно то и дело менять.
Но если кое-кто из нас появляется на этой земле с какой-то определенной целью, если ему уготовано выполнить этот ни с чем не сравнимый труд, то тогда ему приходится не легко. Готовые взгляды, которыми другие пользуются с легкостью необыкновенной, отказываются прочно сидеть в нашей голове; они у нас влетают в одно ухо, а в другое вылетают, падают на землю и тут же разбиваются.
Тем самым мы доставляем массу неприятных неожиданностей прежде всего нашим родителям, а потом уж и всем прочим взрослым, которые удивительно цепко держатся за свои пресловутые взгляды.
Именно так и произошло с тем самым маленьким мальчиком, которого нарекли именем Тисту, даже не испросив при этом его собственного согласия.
Глава вторая, в которой говориться и о самом Тисту, и о его родителях, и о Сверкающем доме.
Волосы у Тисту были белокурые, вьющиеся на концах. Представьте себе целый водопад солнечных лучей, которые, падая на землю, образовали бы небольшой локон. У Тисту были большущие голубые глаза и розовые, свежие щечки. Его часто целовали.
Недаром взрослые - особенно те, у которых глубоко вырезанные темноватые ноздри, морщины на лбу и волосатые уши, - то и дело целуют малышей в их свежие щечки. Они уверяют, будто при этом малыши испытывают истинное удовольствие; это тоже один из их готовых взглядов. На самом же деле это им, взрослым, приятно целовать крошек в свежие щечки, и те весьма охотно доставляют им подобное удовольствие.
- Ах, какой премиленький мальчик!
Но Тисту от этого не испытывал ни малейшей гордости. Красота казалась ему вещью самой обыденной. Он даже удивлялся, что не все мужчины и женщины, не все дети по ходят на его родителей и на него самого.
И все потому, что родители его - поспешим, кстати, сказать об этом были необыкновенно хороши собой, и Тисту, глядя на них, привык думать, что не такая уж сложная штука - быть красивым. Если же он на тыкался на какое-нибудь уродство, то оно казалось ему исключением или же несправедливостью.
У его отца были черные и тщательно приглаженные бриллиантином волосы; он был высок ростом и превосходно одевался; на воротнике его пиджака никогда не видно было ни единой пылинки, и он весь благоухал одеколоном.
Мать его была воздушным белокурым созданием с нежными, бархатистыми, словно у цветка, щечками и розовыми, словно лепестки розы, ногтями, и, когда она выходила из своей комнаты, вокруг нее разливался аромат невидимого букета.
