Стоя рядом с Рейзл, Шмая вдруг взял ее за руку и торопливо проговорил:
– Рейзл, я иду с ними…
– С ума сошел! – испугалась она. – Мало ты провалялся в окопах? Пусть идут те, что помоложе…
– Ничего, Рейзл, за битого солдата шестерых небитых дают! – ответил Шмая и подошел к Овруцкому.
– Товарищ, запиши меня, пойду с вами…
Овруцкий хлопнул его по спине и воскликнул:
– Молодец, Спивак! Немножко ещё повоюем, зато на старости лет сможем спокойно сидеть на печи.
Толпа зашумела. К возам начали приносить мешки с хлебом, с картофелем, с яблоками. Молодежь побежала по домам – готовиться в путь. Один только Авром-Эзра Цейтлин стоял, наблюдая, как посторонний.
– Так как же, пан Цейтлин? Времени у нас мало…
– Чего ты от меня хочешь? Возьми нож и перережь мне глотку. Нет у меня лошадей! Я от ваших замечательных порядков уже стал нищим…
– Хуже будет! – крикнул Овруцкий. – Не забудьте, что я ухожу на фронт, а человек я сердитый! Как бы вы не раскаялись. Я не для себя беру, а для тех, кто идет кровь проливать за родину. Мы жизни не жалеем, а вы торгуетесь…
Цейтлин в сопровождении двух парней направился к дому. Он едва передвигал ноги, кряхтел и проклинал все на свете, шел медленно, словно ожидая чуда.
Вдруг мальчишки закричали, указывая на степь:
– Дяденька Овруцкий, видите, как он угоняет лошадей?
– Кто?
– Хацкель! Удирает в степь с лошадьми, видите?
Овруцкий и ещё несколько парней вскочили на коней и погнали в степь. Послышались выстрелы.
Шмая следил некоторое время за погоней, потом отправился домой, надел солдатскую фуражку, выгоревшую гимнастерку, взял старую шинель, видавший виды ранец. Он посмотрел на жену, сидевшую возле дома на завалинке с заплаканным лицом.
– Что с тобой, Рейзл? – с мягкой укоризной сказал он, обнимая ее. – Не надо глупить. Эх, женщины, все вы на один лад, будто одна мать вас родила. Чего плачешь, родная?
Начинаешь уже свои штуки? Солдат в тебе заговорил? Уходишь от меня…
– Кто от тебя уходит? Я скоро вернусь…
– Дай-то бог! Но ведь я знаю, в какое пекло ты идешь! Береги себя хотя бы…
– Эх, Рейзл, Рейзл, что-то я тебя перестаю понимать. Работу на поле мы закончили, крыши как будто всем починил – вот и представь себе, что я на осеннее время пошел в город на заработки, проветриться, свет повидать.
– А почему Цейтлины с места не трогаются? Хацкель…
– А ты разве не слыхала, что товарищ. Овруцкий на митинге сказал: таким, как Цейтлины, винтовку не доверяют. Это контра. Понимаешь? И не надо плакать, солдатка моя милая…
