– Видишь, Хацкель, как буржуазия жила?
– Вижу.
– Да, скажу я тебе, это строили люди с золотыми руками! Смотри, какая работа! – восхищался Шмая.
– Ах ты, сгореть бы им, буржуям! – поддержал Хацкель. – И гуляли же тут барышни и кавалеры в свое время, пили. Богатство имели. Вот мне бы половину!
– Глупый ты человек,- сердито оборвал его Шмая. – Надо быть порядочным, рабочим человеком, а не думать о богатстве. У тебя, Хацкель, я это давно приметил, глаза завидущие. Пролетарий, как я погляжу, в тебе ещё не ночевал… Жилка у тебя буржуйская. Гляди, как бы тебе это не вылезло боком. Сам видишь, мы теперь вступаем в новый мир. Думать надо не о себе – о народе. Тогда ты человеком станешь.
Хацкель рассмеялся:
– Что я слышу! Ты уже говоришь точно так же, как наш Фридель Наполеон.
– Совесть надо иметь и думать не только о своем кошельке.
– Ладно, не морочь мне голову. Поздно меня переучивать. Таким родился, таким и останусь.
– Поживем – увидим. Гляди, как бы не вылезло тебе боком.
Они ходили по комнатам, гремя коваными сапогами, и эхо шагов отдавалось по всему дому Казалось, целая рота солдат марширует по квартире
Новые хозяева ходили из комнаты в комнату, открывали шкафы, осмотрели кухню, но ничего съестного не нашли
– Скверное дело, Хацкель, – вздохнул Шмая. – Перед сном обязательно надо перекусить. Мой отец, вечная ему память, говорил, бывало, что, когда ложишься спать голодный, душа всю ночь возле горшков шатается.
Кровельщик все же нашел полхлеба и банку варенья Поужинав, они сняли с отекших ног сапоги, забрались в мягкие постели и через минуту спали как убитые.
Поздно ночью их разбудил сильный стук в дверь. Пришел человек от Рыбалки и передал, чтобы они немедленно шли на улицу патрулировать.
Шмая сладко зевнул, вскочил с постели, наскоро оделся и стал поторапливать Хацкеля. Но тот лежал, зарывшись головой в мягкие подушки.
– Вставай скорее, ждут! Надо идти на пост!
– Ах, погибель! – прохрипел в подушку извозчик. – Иди, если тебе надо. Хоть стреляй, не вылезу отсюда. Не нужны мне твои посты. Не за этим я сюда пришел.
Шмая постоял с минутку, потом взял винтовку, сделал несколько шагов по комнате, ещё раз взглянул на Хацкеля и, сдерживая досаду, сказал посланцу Рыбалки:
– Ладно. Я один пойду. Мой товарищ чувствует себя неважно.
Он крепко досадовал на Хацкеля и чувствовал, что с этим человеком ему, видимо, не по пути.
Дул холодный, пронизывающий ветер. Город спал тревожным сном.
По улице гремели солдатские шаги.
