Пани Барбаре было лет семьдесят-семьдесят пять на вид. Она жила в последней по ходу комнате. Две других комнаты во время заезда челноков превращались в ночлежку, в караван-сарай. Каждый приезжал с грузом, снимал свою койку, сумками, баулами забиты все проходы и по вечерам приют «Варвара» был похож на декорации пьесы Горького «На дне». Каждый сидел на своей кровати, кто разбирал товар, кто пересчитывал деньги, кто что-то перекусывал.
Кстати, в холодильнике у пани Барбары, как у всех поляков тех времен, царила пустынная тундра. Людмила даже удивлялась, чем же питается одинокая старушка. Пани не сидела в своей комнате, а постоянно шныряла меж постояльцев и молча, но внимательно следила, чтобы ничего не сломали, не напачкали, не намусорили. Приглядывала, словно рачительная хозяйка, за своей живностью, за своим огородом.
При этом сама пани Барбара была всегда чиста, ухожена и отличалась ясным разумом, не была жадной, давала сносную цену за аренду коек и даже оказывала, если так можно выразиться, банковские услуги. То есть, она брала деньги на хранение и всегда можно было быть уверенным, что они никуда не денутся, что пани Барбара вернет их по первому требованию.
И без процентов.
Что-то в ней было для Людмилы родное, близкое. Тем более, что абажур в комнате пани Барбары точно такой же, как у родителей в Кунцево. И ковер на стене с лебедями в пруду.
Что ненавидела Людмила в «Приюте «Варвара», так это продавленный диван, который обычно доставался последнему из челноков, который успел стать арендатором. В этом случае Людмила просыпалась утром с полным ощущением, что никогда не сможет распрямить свой скрюченный за ночь позвоночник.
И еще ненавидела она один единственный на всю ораву туалет по утрам.
А вставать приходилось в четыре-пять утра.
Еще закрыты и пусты научные и исследовательские институты, парламент, банки, магазины, жилищно-эксплуатационные и другие конторы, фирмы, корпорации и тресты.
Ранним утром город пуст, даже летом он залит серым предрассветным сумраком, не говоря уже о зимних черных ночах. На безмолвных улицах без привычной толпы странно видеть то там, то здесь целенаправленно идущих мужчин и женщин, в основном, женщин. Они тащат сумки, чемоданы, везут ручные тележки.
Это напоминает Исход.
Словно двинулся народ от родных насиженных мест, чтобы обрести благополучие и закончить дни своей жизни в довольстве и без нужды.
Они идут на стадион.
Так похожий на тот, куда Людмила бегала кататься на коньках «фигурки» в родном Кунцево.
