Шестиглазый надел пенсне сверх своих обычных очков (оттого и назвали его Шестиглазым), выступил вперед и сказал:
— Я пришел, чтобы познакомить вас с вашим новым учителем, Игорем Леонидовичем Гудима-Карчевским, и сказать вам, что вы должны быть благодарны судьбе за то, что она посылает вам такого наставника. Те исконно русские начала государственной власти…
Дальше пошли непонятные и нудные фразы, но одно стало ясно после первых же слов: Иван Митрофаныч ушел из гимназии и уже никогда не вернется.
Вскоре Шестиглазый исчез. Новый учитель вдруг, к нашему изумлению, трижды перекрестился на икону пророка Наума, потом поднял могучие плечи, будто приготовился к бою, и крупным, уверенным шагом пошел по рядам.
— Что вам задано? — воинственно обратился он к Тюнтину.
— Екатерина Вторая, параграф восьмой и девятый.
— Неверно. Стойте столбом… Ну-ка, вы!
— Нам задана Екатерина Великая, параграф восьмой и девятый.
— Неверно. Стойте столбом… Ну-ка, вы!
Кого бы он ни спрашивал, все отвечали ему одинаково, и каждого он заставлял „стоять столбом“. Таких „столбов“ набралось уже больше десятка. С отвращением посмотрел он на них, как смотрят на мокриц или жаб, и наконец проговорил расслабленным, обиженным, страдальческим голосом, очень медленно, отчеканивая каждую букву:
— Не Екатерина, а им-пе-ра-три-ца Екатерина Великая. Екатериной вы можете называть вашу дворничиху… Но го-су-да-ры-ня им-пе-ра-три-ца… Она исправляла нравы, насаждала науки, осчастливила нашу отчизну завоеванием новых земель…
Было похоже, что он сейчас заплачет.
— И вообще предупреждаю, что всякий из вас, — продолжал он тем же детским, обиженным голосом, который так не шел к его огромному росту, — кто на уроке истории скажет мне о каком-нибудь из самодержавных им-пе-ра-то-ров русских просто Павел, или просто Александр, или Николай, или Иван, получит от меня (тут лицо его засияло, как солнце)… е-ди-ни-цу.
Уже прозвенел звонок, и началась большая перемена, а он все еще продолжал говорить.
Блохин повернулся ко мне и сказал:
— Это же черт знает что: из-за такого шпендрика прогнать Финти-Монти!
— А разве Финти-Монти прогнали?
— Пфа! Еще на прошлой неделе. В субботу.
— Откуда ты знаешь?
— Пфа!
Блохин жил на квартире у нашего географа Волкова и знал от него много гимназических тайн.
Кто же прогнал Финти-Монти? И за что? За какие грехи?
Не было в нашей гимназии учителя, к которому мы, гимназисты, питали бы более нежные чувства. Это был наш верный союзник и друг.
