Особую уверенность в благополучном исходе предприятия придавало Мерфи упоминание в Суковом гороскопе о лунатике и о попечителе. До встречи с Тыкалпенни Мерфи казалось, что упоминание о лунатике было сделано лишь для увязывания предсказаний с нахождением Луны в Змее, а также неким трюизмом со стороны звезд, управляющих его судьбой. А вот теперь все становилось на свои места, все части гороскопа, как оказывалось, пребывали в сбалансированной системе.
Вот таким-то образом листик бумаги с повелениями звезд, оплаченный так дешево, который Мерфи называл своим жизненным приговором, «буллой при-лучения к работе», превращался в поэму жизни, которую ему и только ему дано написать. Мерфи вытащил из внутреннего кармана пиджака черный конверт, ухватил его так, чтобы удобно было его разорвать пополам, но тут же, вспомнив, что он, собственно, не один, вернул конверт в карман. Мерфи заявил, что прибудет в это самое М.З.М., где бы оно ни находилось, утром в ближайшее воскресенье, что даст возможность Тыкалпенни, так сказать, за эти дни унавозить почву, и высказал надежду, что Тыкалпенни не расстанется со своим рассудком до воскресенья, которое определено гороскопом как исключительно благоприятное для начала трудовой деятельности. К тому же те, кто боится потерять рассудок, обычно сохраняют его много лучше всех прочих, в них рассудок этот сидит, можно сказать, как рыболовный крючок с несколькими лапами и зубцами, ни за что не выдерешь… Интересно, а как те, что надеются? Они тоже теряют надежду последними?
– Ты славный парень! Зови меня Остин! – вскричал Тыкалпенни. – А еще лучше – Августин.
Очевидно, Тыкалпенни посчитал, что позволить называть себя Остюша или Остик времечко еще не подоспело. Просидев в закусочной уже более часа и не испытав никаких нежелательных последствий, которые могли бы воспоследовать в результате применения им его маленьких хитростей, и найдя себе работу благодаря поэту, излечившемуся от алкоголизма, Мерфи решил, что заслужил себе блаженный отдых на муравушке, лежа на спине, в уголке отдохновения в Гайд-Парке, этом наилучшем из пристанищ. С каждой минутой стремление туда отправиться росло, становилось жгучей потребностью, и в какой-то момент, когда оно сделалось нестерпимым, его словно подбросило со стула и вышвырнуло из закусочной. Тыкалпенни в недоумении глядел на пустой стул, его колени и ноги дергались под столом, как курица, из которой исходят последние остатки жизни после того, как ей свернули голову, а Мерфи уже мчался по направлению к Гайд-Парку.
