Вера завершила обслуживание, как ей представлялось, в значительно лучшем стиле, чем начала его. Ей казалось странным, что этот клиент – тот же самый человек, которого она поначалу приняла за какого-то дурачка. Она ловко поставила поднос на стол и даже приготовила счет, хотя об этом ее еще не просили.
Мерфи слегка отодвинул поднос от себя так, чтобы его удобнее было осматривать, откинулся на спинку стула, уперся ногами в пол и поднял передние ножки стула в воздух, балансируя на задних и покачиваясь, отдался созерцанию того, что он так почтительно называл своим «обедом». Это доставило ему большое удовлетворение. Мы сказали: «почтительно», и это не случайно, ибо Мерфи как последователь (хотя и не постоянный) учения Гильома Шампосского,[88] исповедовавшего крайний теофанизм,[89] не мог не ощущать некоторую робость и почтительность перед такой жертвой, приносимой в угоду своему аппетиту; не мог он обойтись и без мысленного прочтения молитвы: «Милостивый Боже, смилуйся над той Своей частью, которую я собираюсь проглотить!»[90] Мы сказали, что созерцание «обеда» принесло Мерфи «удовлетворение». И это тоже не случайно, ибо пришел высший момент его падения, момент, когда без чужой помощи, самостоятельно ему предстояло одним махом покончить с капиталовложением. Капитал, вложенный в «обед», был совсем небольшим и составлял всего несколько пенсов, но не следует забывать о том, что весь его наличный капитал составлял сумму, лишь ненамного превосходящую вложенную. Мерфи несколько беспокоило то, насколько эта трансакция соответствовала деловой активности, предписанной гороскопом Сука, но не следовало исключать и того, что их понимание умения вести дела несколько различалось. Однако не столь уж важно, как предпринятая Мерфи деловая операция могла быть оценена с экономической точки зрения; ничто не могло приуменьшить ее значения как триумфа, пусть и небольшого, достигнутого, несмотря на серьезнейшие препятствия. Ну, возьмите хотя бы соотношение сил воюющих сторон: с одной стороны, колоссальная армия содержателей ресторанов, кафе, закусочных, жаждущих лишь наживы, щедро одаренных здравым смыслом и хитростью, имеющих на вооружении наисовершеннейшее оружие в виде неисчислимого количества всяческих вкусностей, а с другой стороны, жалкий солипсист[91] и несколько пенсов в его кармане.
Итак, наш жалкий солипсист, сотворив свою молитву и предвкушая заранее свое бесчестье, быстро придвинулся вместе со стулом к столу, лихим движением схватил чашку чая и одним залпом выпил не меньше половины. Но едва проглотив то, что было у него во рту, Мерфи принялся плеваться, эруктировать
