– Не говори мне больше ничего, – взмолился он, – если твой рассказ причиняет тебе такую боль.
– Чтобы душу облегчить, найди с кем горе разделить, – припомнил или придумал Ниери поговорку.
Когда твою руку сжимают, чтобы этим продемонстрировать сострадание, высвободить ее так, чтобы сострадающий не обиделся, дело настолько сложное, что Ниери на него не отважился и прибегнул к хитрости: он попросил сигарету. Более того, он пошел еще на одну жертву и позволил, чтобы ему снова наполнили чашку. И руки его получили свободу.
Девица Кунихэн, продолжил рассказ Ниери, сделав свое заявление, собралась уходить, а Ниери опустился сначала на одно колено, а потом на оба и стал молить выслушать его таким голосом, что она застыла на месте.
– Господин Ниери, – сказала она чуть ли не ласково, – я сожалею, если вам показалось, что я говорила с вами черство и бесчувственно. Поверьте, против вас лично я ничего не имею, и если бы я… если бы сердце мое не было занято, может быть, с течением времени, я бы… во мне бы… я бы совсем иначе стала к вам относиться… а сейчас – и вы должны это понять, господин Ниери, – сейчас я не могу… не могу должным образом оценить и принять ваши… ваши ухаживания. Попытайтесь простить и забыть меня!
– Ну, дело начинает принимать совсем иной оборот! – воскликнул Вайли и даже стал потирать руки.
И она опять попыталась уйти, и опять он остановил ее, на этот раз с помощью заверений, что ему нужно сказать нечто важное, касающееся не его самого, а Мерфи. И он описал ей, в каком состоянии и где в последний раз видели Мерфи, этого, так сказать, странствующего рыцаря.
– В Лондоне? – воскликнула Кунихэн. – В этой мекке всех тех, кто молод и стремится к финансовому благополучию!
Но этот воздушный шарик тщетных надежд Ниери тут же проколол быстрой зарисовкой этапов, по которым проходит такой «молодой и стремящийся» и которые завершаются «необеспеченной старостью и астматическим /дыханием». А затем Ниери совершил то, что, как он теперь понимает, является самой большой ошибкой, совершенной им на его жизненном пути: он принялся поносить Мерфи и уничижительно о нем высказываться…
А вечером того же дня он и сбрил свою бороду…
Они увиделись снова лишь месяца четыре спустя, в августе, когда Кунихэн намеренно, но под искусным прикрытием случайности чуть ли не столкнулась с ним на Главной Аллее. Она выглядела больной (она действительно была больна) и тут же сообщила Ниери, что так и не получала никаких весточек от Мерфи. А нельзя ли было бы как-нибудь с ним связаться, спросила она, а Ниери ответил, что он уже досконально изучил этот вопрос и поэтому может смело и уверенно сказать, что нет, такой возможности нет. Насколько ему, Ниери, известно, у Мерфи имеется лишь один родственничек, с которым он, Мерфи, поддерживает хоть какую-то связь, полубезумный дядя, в основном пребывающий где-то между Амстердамом и Шевенингеном, а девица Кунихэн стала говорить, что она не может отречься от молодого человека, от такого замечательного молодого человека, который, насколько ей известно – и ее сведения полностью отличаются от тех, которые ей сообщает Ниери, – уже накопил солидное состояние и продолжает его увеличивать с тем, чтобы ей не пришлось обходиться без некоторых небольших удобств и предметов роскоши, к которым она привыкла, и которого – молодого человека то есть – она по-прежнему очень любит и не откажется от своей любви, если у нее на это не будет иметься сверхдостаточных оснований, как то: получение юридически заверенного документа о его кончине; его отказ поддерживать с ней какие-либо отношения, причем в письменном виде, с его подписью, заверенной должным образом; неопровержимое свидетельство о его неверности или о его полном финансовом крахе. Она высказалась также в том смысле, что рада представившейся возможности сообщить обо всех этих… ээээ… в некотором роде переменах в ее жизненной ситуации господину Ниери, причем как раз накануне ее отъезда в Дублин… а господин Ниери, к слову сказать, выглядит намного… эээээ… моложе без бороды… и кстати, в Дублине ее всегда можно найти в гостинице «У Винна»…
