— Интересно, как мы двинемся. Ведь машины не работают, — говорю я.
— Может быть, еще наладят. Ведь не останемся же мы здесь! Слышите пальбу? Это, говорят, атаман Григорьев берет Одессу-Товарную. Пожалуй, ночью они будут уже здесь.
Пароход набивается все плотнее и плотнее. Уже трудно двигаться по палубе.
— Постойте здесь, — говорит В. — Я попробую пробраться глубже.
Я подошла к борту и стала глядеть в море.
Тихое, темное и спокойное было море, наша новая дорога в неизвестное. Пахло мокрым канатом. Поблескивали огоньки на рейде, где большие, серьезные и важные корабли, набитые важными и сведущими персонами, таинственно переговаривались световыми сигналами. Готовились в дальний путь, в свободные моря, к спокойным берегам.
— Пропадать будем, — тихо пробормотал кто-то около меня. — Если не найдут буксира, чтобы увел нас на рейд, крышка нам. Канун да ладан.
— Ба-ба-бах! — отвечала ему Одесса-Товарная.
— Зарево! Видите?
— В городе, говорят, уже грабят.
— Господи! Господи!..
И вдруг кто-то тихо запел. Красивый женский голос. Я нагнулась: примостившись на чемодане, сидела молоденькая нарядная барышня. Покачивала ножкой, перекинутой через колено, и задумчиво пела цыганский романс:
Где бы ни скиталась я душистою весною,
Я вижу тот же сон, и им волнуюсь я…
Поет!
— Как это так вы можете петь? — удивился кто-то.
— А мне все равно. Надоело.
— Видно, еще не много претерпели! — продолжал удивлявшийся.
— Ну нет, все-таки порядочно. Усадьбу сожгли, брат пропал без вести… Еле успели удрать.
— А вы что же, помещица, что ли?
— Я-то? Я еще и института не кончила.
Повернула лицо к тихому морю и снова запела:
…душистою весною…
Я вижу тот же сон…
Сидит на чемодане, болтает ногой в светлом башмачке, живет мечтой.
А рядом кто-то, не то вздыхая, не то икая, жует булку. А маленький пузатенький господин робко у меня спрашивает:
— Вы, извините, госпожа Тэффи? Я, извините, Беркин. Я немного вас уже видал. Может быть, вы мне можете дать совет? Я не знаю, оставаться мне на пароходе или вернуться в Одессу?
И уже шепотом:
— У меня при себе крупная сумма. Вы мне можете поручиться, что на пароход не пролезли большевики?
— Да я-то почем знаю? Вы же видите, что я сама здесь.
— Вы здесь, но, может быть, вы не рискуете, а я рискую так, как я вам уже сказал… Простите, но меня, извините, очень знобит исключительно от страха, так как имею на себе фуфайку… Так вы советуете остаться? Умоляю вас, я сделаю, как вы решите!
