– Да как же? Скажи!
– В поле, за усадьбой, у леска, табор цыганский. Дюже отлично гадают цыганки. Ежели бы пойти туды, тайным делом, ночью – все тебе, как на ладони, разложат и всю твою судьбу укажут.
– Ах, правда твоя! Я и забыла совсем, что здесь цыгане!
Но лицо Марьи Даниловны вдруг приобрело тревожное выражение после вырвавшегося у нее радостного восклицания.
– Никак этого невозможно, никак! – грустно сказала она.
– Пошто невозможно?
– Слушай, Матришка, нешто ты не знаешь, что было намеднись?
– А что?
– Да как же! Гуляла я под вечер в саду и натолкнулась на молодого цыгана. Красавец такой: глаза, что уголья, кожа темная, что у араба, волосы черные, как смоль, – с каким-то восторгом говорила Марья Даниловна, – подошла я к нему и разговорилась. А только тут шасть из-за кустов стремянный Никиты Тихоныча да давай гнать цыгана, да бить его арапником. Он, стремянный-то, видно, втайне любит меня, вот его сердце-то и распалилось. Цыган еле ноги унес, да и я поспешила уйти в дом.
– Так что ж? – спросила карлица.
– Как что ж? То и есть, что, ежели мы пойдем в табор, цыган узнает меня.
– Так что ж с того, что узнает? – опять спросила Матришка.
– Ну, как же ты не дура после этого? – с досадой проговорила Марья Даниловна. – Цыган-то или испугается меня, или станет злобиться, что ему из-за меня так попало. А то еще что недоброе сделает с нами.
– И вовсе нет. Коли узнает, оно и лучше. Скажем, что мы бежать хотим из дому, ему приятно будет сделать злое дело боярину за наказание, которое он понес в его саду.
– А ты, правда, умница, Матришка, – просветляясь, сказала Марья Даниловна.
– Ну, вот опять умницей стала, хи-хи-хи!.. Он нам самую верную цыганку укажет изо всего табора. Она тебе и укажет судьбу твою.
– Ладно. А как же уйти-то?
– А как сумерки настанут, скажи своему Никите Тихонычу, что пойдешь в лес по ягоды и меня возьмешь с собой для надзору.
– Так и сделаю.
Полная луна плыла по темно-синему небу, отражая свой серебристый свет в узкой ленте реки, протекавшей по лужайке.
Вода рябилась от свежего вечернего ветерка, и узкая лента эта казалась странной змеей, покрытой серебряной чешуей.
Там и сям разбросаны были шатры цыганского табора, кое-где опрокинуты были повозки, и стреноженные лошади бродили поблизости у опушки леса, медленно пощипывая луговую траву.
В двух-трех местах горели костры, над тлеющими угольями которых в котелках, привешенных к длинным шестам из тонкого железного прута, варилась каша.
