В середине тридцатых годов, еще до моего рождения, насаждавшийся в Германии антисемитизм как-то не прижился у нас, в восточных штатах, во всяком случае, он не являлся проблемой. С широко распространенной тогда точки зрения, этот вопрос всегда был, есть и будет, поэтому каждая страна, учитывая богатство, влияние и деловую хватку евреев, сама должна решать, как ей поступать с ними. По мнению моего деда, евреев следовало воспринимать только как партнеров по бизнесу, но, как любому бизнесмену, им нельзя полностью доверять. И конечно же, не было никаких оснований не ладить с ними. Их существование – реальный факт, и если дед не стал бы лезть из кожи вон, чтобы выручить из беды какого-нибудь еврея, то и портить кому-то из них жизнь он не видел смысла. Просто они – сами по себе, а как им решать свои проблемы – их личное дело. То же самое он говорил и о католиках.
Остин Купер не был ни махровым расистом, ни оголтелым фанатиком. Под маской колоритной личности, созданной падкими на сенсацию журналистами, скрывался хладнокровный реалист, глубоко убежденный в том, что Европа – этот недужный, шатающийся колосс – может возродить свое прежнее величие, что в конечном счете послужит прогрессу мировой экономики и личному благополучию Остина Купера. Он делал ставку или на новоявленного энергичного вождя, или на коллективное политическое руководство, которые возродят ее былую гордость и достоинство. Годы кризиса, а также личная причастность к фашистскому движению в Германии, Италии, Испании и Англии убедили Остина Купера в том, что национал-социализм – единственно верная идеология, и если она сулит войну, значит, быть войне! Деньги переживут войну, разбухнут на войне. Войны были всегда. Человечество любит воевать. Задача состоит в том, чтобы заставить войны приносить доход.
Меня, ребенка, не ведавшего, что такое политика, все это никак не касалось, за исключением одного обстоятельства: Остин Купер, «американский фашист номер один», как окрестили его «Либерти» и «Коллиерс», приходился мне дедом. У моего брата Сирила и у меня были с ним теплые, дружеские отношения. По молодости мы не испытывали стыда за его профашистские деяния. Для нас он был просто худощавый, пожилой человек, исключительно элегантно одетый, немногословный, но точный в высказываниях, который щедро снабжал нас деньгами, дарил книги и, при всей своей серьезности, был на удивление смешлив и до преклонных лет любил играть с нами в гольф на огромной лужайке перед домом.
