Чудо что за человек был Наби Ганиев! Я молчал пристыженный, он продолжал рассказ:
— Пришел к себе домой Хасан, рассказал про Марусю. И объявил, что хочет на ней жениться. Жениться?! На русской?! Уже одно это значило, что мулла проклянет в квартальной мечети и родственники отвернутся. Уходи навсегда в Новый город, ищи себе русских друзей! А тут еще не просто на русской, а на женщине из такого дома. Помню, когда я объявил, что поеду всего-навсего учиться в Москву, моя мать и то плакала: «Заклинаю тебя, сын мой! Заклинаю молоком, которым вспоила, — не говори таких слов, чтобы кто-нибудь не услышал и не сказал, что ты сошел с ума!» Если моя мать говорила так, то как убивалась его мать!
Но еще Абуль-Фаррадж сказал: «В двух случаях трудно владеть собой: когда охвачен страстью и когда разговариваешь с глупцом». Хасан был охвачен страстью. Он уехал из дому, купил на окраине Нового города хибару, пристроил к ней домик. Его проклял мулла, от него отреклись не только родственники, но мать и отец. А он был счастлив, работал сцепщиком на железной дороге и обожал Марусю. Единственное, что сразу попросил ее сделать: закрыть лицо, надеть паранджу, чтобы никто никогда не посмел на нее указать пальцем, — никто из тех, кто бывал в том проклятом доме! Да и, кроме того, Хасан был сын своего народа, в нем жили предрассудки: для него паранджа была символом супружеской верности.
Прошло много лет, у Хасана и Маруси — большая семья, много детей, с добрый десяток. За эти годы… Сперва по трое-четверо женщин сжигали паранджу на кострах… Потом все больше, все чаще… Наконец все наши женщины открыли лицо. А Маруся по-прежнему носит свою паранджу, носит как знак супружеской верности, как знамя своего счастья! Кстати, захотите о них написать, смело называйте имена, их придумал я, а настоящих не узнаете: подите попробуйте теперь ее отыскать!
И Наби Ганиев по-детски рассмеялся: как перехитрил!
9 апреля. Ташкент
Когда я вернулся из Ташкента после землетрясения, ты (помнишь?) спросила: «Надо ли на этом месте опять строить Ташкент?» Я не задумываясь ответил «Да!» не потому, что знал это твердо, а просто потому, что не мог представить себе землю без Ташкента. Но на сердце у меня скребли кошки (теперь могу тебе признаться), как бы из-за спешки не понаковыряли тут своих Черемушек: Черемушек в тысячный раз.
Кто-то (не помню, кто) сказал, что маленькая доза равнодушия — надежная броня для сердца. Не согласен. Как говорят узбеки: «Дурное слово возвращается обратно», равнодушие мстит. Даже маленькая доза его быстро, а главное, незаметно опустошает сердце. Когда человек наконец замечает, что одинок, уже ничего поправить нельзя. Тогда, вместо того чтобы корить себя, он обычно озлобляется на жизнь. Между тем жизнь, в особенности в дни народных бедствий, являет нам удивительные примеры людского неравнодушия.
