"Давняя та радость памятна мне и до сих пор, она приходит мне на память, когда я размышляю, почему в поэзии так необходима рифма. Из-за нее слова доходят до конца и не кончаются; фраза завершается, но не утихает ^её перезвон; и в ушах, и в голове может до бесконечности продолжаться игра слов, сплетенных рифмой воедино. При этом снова и снова целый день в моем сознании барабанит дождь и трепещут листья".
В школу он пошел очень рано. Для обучения чтению и письму был нанят домашний учитель, однако эти занятия продолжались недолго. Когда мальчик узнал, что его старший брат и один из его племянников (сын самой старшей его сестры) ездят в школу в коляске, он поднял рев, требуя и для себя такой же привилегии. Вышедший из терпения учитель дал ему звонкую затрещину и сказал: "Сейчас ты плачешь, чтобы тебя пустили в школу, потом ты будешь плакать куда больше, чтобы тебе позволили не ходить туда". Ребенок добился своего, он очень скоро понял, насколько правдивым оказалось это предсказание.
Первая его школа называлась Восточная семинария. Рабиндранату никогда не удавалось вспомнить, чему его там учили, но искусные способы наказания, с помощью которых учителя вдалбливали знания в учеников, оставили глубокий след как в его сознании, так и на теле. Приходя из школы, он изливал свой гнев и страх на деревянных столбиках веранды, по которым ожесточенно колотил палкой, представляя себя учителем, а их учениками.
"Я познал тогда, — размышлял он впоследствии, — насколько легче воспринять внешние формы, чем суть дела. Я без труда усвоил всю раздражительность моих учителей — все, за исключением того, чему они меня учили. Естественное мое утешение состоит в том, что у меня не было возможности испытать их варварские методы на живом существе.
В выходные дни он мог распоряжаться временем по своему усмотрению, и в полуденные часы, когда приставленный к нему слуга уходил пообедать и отдохнуть, мальчик находил убежище в старом, заброшенном паланкине бабушкиных времен, который носил еще следы былого богатства семьи. Между остававшимся без присмотра мальчиком и никому не нужным паланкином установились тайные узы дружбы и доверия. Удобно устроившись за задернутыми шторами, укрытый от любопытных взглядов, он давал волю своей фантазии.
"Мой паланкин, для посторонних глаз стоявший на месте, отправляется в фантастические путешествия. Носильщики, возникшие по моему желанию из небытия и питающиеся плодами моего воображения, несут меня туда, куда зовет фантазия. Мы пересекаем далекие незнакомые страны, которым я даю названия, взятые из прочитанных книг. Мое воображение прокладывает дорогу через дремучий лес. Заросли сверкают глазами тигров, я, дрожа, замираю. Со мной охотник Бисванат; слышатся выстрелы его ружья. Бах! Бах! — и все стихает. Иногда мой паланкин превращается в большую ладью, плывущую далеко в безбрежный океан. Весла с легким всплеском уходят в воду, вокруг нас вздымаются волны. Моряки кричат нам: "Осторожно, шторм надвигается". У руля стоит моряк Абдул с острой бородой, с наголо обритой головою. Я знаю его, он привозит моему старшему брату рыбу
