Здесь сортировалась почта для Мурет, Биркегарда и Хольмен, а также для маяка и разбросанных на дальнем конце мыса хуторков. Оке забежал с подветренной стороны домика и решил дождаться почты – домой он все равно уже опаздывал.
Почтальон почти всю дорогу добирался против ветра и пришел усталый, мокрый, забрызганный грязью с велосипедных колес. Оке поспешил отойти в сторонку, чтобы не мешать ему пройти с тяжелыми кожаными сумками к столу.
Пачки газет и писем быстро таяли. Монотонный голос, привычно перечислявший адреса, совсем было усыпил Оке, как вдруг сердитый окрик напомнил ему, что надо слушать.
– Тебя что, не касается, сопляк?
Оке удивился: обычно бабушка получала только газету, а тут вдруг еще и письмо!
– Письмо из Америки! – прошелестело в комнате.
Всем было интересно взглянуть на конверт с заморскими штемпелями и марками.
Дома, когда бабушка вынула из конверта письмо, на стол выпали еще три бумажки.
– Тридцать долларов! Это будет порядочно на шведские деньги. Теперь я смогу купить тебе ботинки.
Оке с любопытством разглядывал ассигнации. Они и на деньги-то не были похожи.
– Не говори никому про деньги, – заторопилась бабушка и спрятала их. – Я куплю чего-нибудь на рождество.
…Рождественские приготовления начались с того, что как-то рано утром пришел мясник, развернул покрытый заскорузлой кровью фартук и достал свое интересное и страшное орудие.
Бабушка велела Оке сидеть в комнате. Свинью вытащили из сарая, и вскоре он услышал душераздирающий визг. Глухой удар заставил ее затихнуть, и тетя Мария решилась выглянуть в окно.
Отсюда нельзя было увидеть густую пенящуюся струю крови, но тетя все же побледнела, когда бабушка взяла мешалку и наклонилась над тазом. Она вышла помогать только тогда, когда пришло время заняться внутренностями.
– Надо будет поделиться с Лаггами, – заметила бабушка, когда туша была наконец разделана. – Им в этом году не сладко пришлось.
Оке был рад случаю освободиться на время от своей доли работы, когда бабушка попросила его пойти с ней и понести фонарь. В лесу было уже совсем темно, и так же темно было в сенях дома Лаггов.
Сам Лагг сидел в своем кожаном кресле под маленькой лампой, подвешенной на стене, и читал вслух старую газету. Остальная часть длинной, узкой кухоньки тонула во мраке. Оке почудилось при свете керосиновой лампы, что ссутулившийся бондарь весь раздулся. Редеющие волосы казались белее и пышнее, и дужка очков важно поблескивала на переносице.
