– Это бурильные молотки, они приводятся в движение воздухом, а воздух идет по шлангам, – пояснила бабушка.
Однако бабушкино объяснение мало что говорило Оке. Неужели морской воздух обладает такой невероятной силой?
Узкая тропа вывела их на край каменоломни. Ни кустов, ни деревьев, даже земли не осталось здесь на каменных откосах. Поодаль, куда не долетали разбрасываемые взрывами обломки, вытянулось унылое длинное строение.
– Где тут главный барак? – спросила бабушка пожилого полуголого мужчину, вышедшего из дома по своим утренним делам.
– Вон там, подальше в лесу, если только клопы не унесли его за ночь, – ответил он.
…Дядя Стен только что встал с койки и протирал заспанные глаза, когда они вошли в комнату, которую он делил с тремя товарищами.
– Как, мама, вы в Бредвика, и так рано? – воскликнул он удивленно.
В комнате было душно от табачного дыма и запаха пропотевшей одежды. Дядя Стен распахнул окно и повернулся к молодому рабочему, возившемуся у чугунной плиты:
– Ополосни-ка пару кружек, угостим маму и парнишку кофе.
Рабочий широко улыбнулся, сверкая белыми зубами; на бронзово-коричневом лице искрились веселые карие глаза.
– Это Еста, мы с ним в одной бригаде, – представил его дядя Стен. – Чистокровный швед, хотя и кажется цыганом, когда загорит на солнце.
Оке не сводил глаз с дяди Стена, тщетно пытаясь узнать его. Дядя напоминал лицом бабушку, и у него были такие же светлые волосы, с той разницей, что у бабушки они поредели и стали седыми. Сколько он ни приглаживал свою шевелюру, упрямый чуб все равно падал на лоб.
Кожа на его руках была жесткая и обветренная. Между большими и указательными пальцами она потрескалась и кровоточила.
– Когда кожа трескается вот так весной, надо смазать ее воском и дегтем, а сверху обмотать шерстяной ниткой, – посоветовала бабушка.
Оке перевел взгляд на стену – там висели несколько снимков, в том числе портрет бородатого старика. В отличие от других фотографий изображение старика было украшено искусственными красными розами.
– Это дедушка? – спросил он.
Дядя Стен заулыбался, но ответил что-то совершенно непонятное:
– А что, пожалуй, Кропоткина[7] и впрямь можно назвать дедушкой радикального рабочего движения?
– Не успел глаза продрать, как уж болтаешь про свою политику! – пробурчал один из соседей дяди Стена по комнате и вышел на улицу вместе с напарником, сильно хлопнув дверью.
Ёста поглядел им вслед и состроил такую рожу, будто проглотил что-то горькое.
