Вот эти черти и заводили дикий хоровод у подножия памятника Минину и Пожарскому, у самого Лобного места, в непосредственной близости от, страшно сказать, мавзолея вождя. Начинали они, черти, голосить и беситься, иностранцы думали что так и надо и так и можно, и что в стране Советов вообще ничего люди и полиция не злая, и что такой народный обычай — выть на Красной площади и делать такие дела, за которые при капдемократии запросто можно было угореть по тяжеленной статье, например, за оскорбление какого-нибудь величества.
Понятно им становилось, что в России — можно все. Такие сведения им потом пригодились очень, лет через двадцать пять — тридцать, когда встала дилемма перед Кремлем — что делать: Казанский собор восстановить или же, например, "Макдональдс" открыть на Красной площади? Как Запад посмотрит, что культурней?
А ему плевать было, Западу-то. Сугубо плевать.
Так как народ наш образцово доверчив, и при этом заводится на глупости в один миг, то и романтики, наперегонки с буянами и заезжими толстосумами, принимались беситься и даже лютовать, желая чокнуться со Спасской башней, но тут им, романтикам, говорили несколько слов, и они бежали как бы наперегонки до станции метро "Площадь Ногина" — и в страхе заканчивали новогоднюю свою ночушку. А некоторые сходили с ума к утру, у кого романтики было больше ума.
Я потом расскажу, куда вынесло таких иностранцев, таких романтиков и таких лихих людей, но сейчас речь пойдет о Славе (имя такое) и его близких, которых угораздило встретить новогоднюю ночь на Красной площади 31 декабря 1981 года. От Рождества Христова.
Для встречи Нового года не где-нибудь, а на Красной площади все у них было припасено: в громадном как сундук "дипломате" помещались бутылки с шампанским и водкой, мандарины, домашние пирожки и бутерброды, каждый в бумажке, с красной рыбкой, и даже огурчики-помидорчики особого засола, и еще, один раз живем на свете, завернутые в салфетки хрустальные стопочки и хрустальные же бокалы. Главное же — был и свой собственный Дед Мороз, ветеран и коммунист, натуральный дед — Катин отец, приехавший из Воронежа специально под елку.
Отдельная история: Катя все звонила и звонила, весь декабрь, папа, приезжай на елку к нам, а папа все отнекивался: далеко, мол, и цена нешуточная, за купе отдай тринадцать рублей как один (вот цены были!). А Катя все в одну лунку, в одну точку, папа, когда еще вместе елку встретим, приезжай да приезжай, а то я обижусь, никогда ты с внучкой Новый год не встречал, а ведь Москва — город твоей молодости, а теперь я тут живу. Приезжай немедленно, кому говорю! В двадцатых числах вспомнил дед, что у него же раз в год бесплатный билет, так что и тринадцать рублей целы, и сказал: наверное, приеду я. А то билет пропадет зря. Приеду, наверное.
