Васильченко скрипел зубами и матерился, когда врач обрабатывал его обильно сочащееся кровью простреленное плечо.
— Петрович, дела серьезные. Тебе нужна операция, — на лице доктора появилось страдальчески-сочувственное выражение. — Сустав прострелен. Надолго ты отвоевался…
Промедол навалился на Кудрявцева теплым ватным одеялом и дремотой. Он как со стороны слышал разговоры вокруг себя.
— Дурень! Да тебе не то шо пистолет, тебе собственный хуй еще в руки рано доверять, — Громыхал где-то над ним Васильченко. — И дэ вас токо таких штампуют?! Да тебя под трыбунал надо отдать за это…
"Прав был папа. Говорил: "Войны сам не ищи!" Зря не послушался…" — лениво билось в мозгу. И мучительный стыд вновь вгрызся в душу. "…Как же я теперь ему в глаза посмотрю? И мама. Что с ней будет, когда про меня расскажут?.."
Потом его подняли и, накинув на плечи бушлат, поддерживая под руки, вывели на улицу. За палаткой, в ночном поле, в свете фар прожекторов, стоявших по краям "бэтэров" ревел движками вертолет. Его винты в призрачном ярком свете превратились в два светящихся диска. К нему Олега и повели. Впереди на носилках несли Марусева. Рядом, осторожно прижимая руку к боку, шагал Васильченко.
У борта по лицу резанул ураганный ветер из-под винта. Он сорвал с плеч и унес куда-то за спину куртку. Но Олег даже не обернулся. Ему хотелось только одного — как можно быстрее улететь отсюда.
Кто-то догнал его, и чьи-то руки вновь накрыли его курткой и прижимали ее к плечам, пока он не поднялся в кабину. Последними на борт заскочили несколько спецназовцев в полной экипировке. Один из них, судя по всему командир, держал в руках прозрачный пластиковый пакет. В нем лежали блок кассет и пистолет.
"Мой!" — обожгла Олега догадка.
Его "пээм" отправился вслед за ним, как молчаливый свидетель и доказательство его позора…
Олег вглядывался в лицо лежащего на носилках Марусева. Сейчас он особенно остро чувствовал свою вину за все, что произошло. У ног лежал раненный по его вине человек. И жизнь его висела на волоске. Неожиданно Олег увидел, как в сумеречном освещении кабины у Марусева дрогнули веки, и через мгновение он открыл глаза. Осмотрелся. Увидел Васильченко. Слабо шевельнул рукой. Заметив это движение, Васильченко, кривясь от боли, наклонился над Марусевым, приложил ухо к его губам... Тот что-то прошептал ему в самое ухо. Васильченко повернул к нему лицо. Что-то проговорил, мотнув головой в сторону Олега. И на лице Марусева появилось устало-безмятежное выражение. Он словно сбросил с плеч какой-то давивший его груз. Потом он вновь открыл глаза, нашел Олега и так же приглашающе шевельнул пальцами.
