"Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет" — это ведь про Пушкина было сказано, и сказано было от сердца, с любовью. А "от головы", рассудочно, Александра Сергеевича, конечно, придется трактовать иначе: хоть "нулевым", хоть "демифологизированным", хоть каким угодно еще. У одного из пушкинских персонажей, по-своему причастного к проблеме "гения и злодейства", тоже вначале было искреннее желание всего лишь "поверить алгеброй гармонию", а раз не получилось в случае с конкретным Моцартом (речь, разумеется, идет не о реальном венском композиторе, а о пушкинском образе) — тем хуже для всех…
Лев Аннинский пишет: "Перенесясь "под небо Шиллера и Гете", сходное ощущение неуловимого всетождества вызывает у меня фигура автора "Фауста"… Гете… равновелик "всей" немецкой культуре, а начнешь вытягивать по ниточке — вдруг исчезнет, как клубок". Следовательно, и Пушкина критик считает (и справедливо!) в какой-то мере "равновеликим" всей русской культуре. Не случайно ведь оговаривает в самом начале своей статьи: "…Дружников атакует миф как таковой. Пушкин в данном случае — …материал особой важности. Ибо пушкинский миф — один из базовых, основополагающих, системообразующих в русской культуре. Миф как таковой Дружников ненавидит". На мой взгляд, здесь необходимо уточнение — Дружников атакует и ненавидит вовсе не "миф как таковой", а именно "русский миф". Ведь ничего против "немецкого", "французского", "английского", "американского" или же любого иного мифа этот "профессор-славист" не написал и, наверное, никогда не напишет. Своя рубаха к телу ближе.
Однако Лев Аннинский такого уточнения почему-то не сделал. Видимо, для него и "мифотворчество", и "мифоборчество" — не более чем своеобразная интеллектуальная игра с равными шансами на выигрыш у соперничающих сторон. "Выражаясь по-гречески, мифомахия и мифомания друг без друга не живут. И хорошо знают друг друга. То есть знают, что и те, и другие "в какой-то мере правы"…". Но если понятия "мифомахии" и "мифоборчества" синонимичны, то "мифомании" и "мифотворчества" — нет. "Мифомания" — скорее, увлеченность, одержимость мифом, склонность, но уж никак не мифотворчество.
Да и социальные функции мифа совершенно иные. Понятие "мифа" вовсе не сводится к какой-то иллюзии, индивидуальной либо общественной. Напротив, миф выступает как системное и образное воплощение того уникального опыта, который присущ любой более-менее устойчивой и замкнутой общественной системе, от семьи до государства и народа. Миф, собственно, предназначен для "пересказа", "предания", трансляции этого социального опыта прежде всего. При этом образы, на которых строится миф, не обязательно должны относиться к сфере эстетического знания — они вполне могут быть и предметно-логическими, как большинство современных "научных" мифов. Но это уже, как говорится, совсем другая история.
