Но Василия взяли. Теперь он после занятий каждый вечер торопился в инкассаторскую контору, получал там под расписку пистолет и до поздней ночи ездил по городу на специальной машине, собирая в магазинах дневную выручку. О своей опасной, совсем не студенческой работе, Василий ничего не рассказывал: то ли ему не положено было о ней рассказывать, то ли он таился по причине скрытного своего характера. Лишь однажды, в подземном пивном баре на углу Пушкинской улицы и Столешникова переулка, куда мы с ним часто ходили в день стипендии, Василий вдруг сказал:
— Долго носить с собой оружие человеку нельзя!
— Почему? — удивился я этому его открытию.
— Потому, что хочется выстрелить в затылок впереди сидящего.
Я ответил не сразу, несколько минут обдумывал признание Василия, а потом, взглянув в тёмные, уже начавшие наливаться тяжестью его глаза, посоветовал:
— Бросай ты эту свою службу!
— Брошу, — пообещал Василий, и на том дружеский наш разговор закончился.
Но обещания своего Василий так и не выполнил. До конца учёбы он продолжал работать инкассатором. И я догадывался — почему. Василию было интересно бороться с самим собой, со своим соблазном выстрелить в затылок впереди сидящему человеку. А такие случаи, говорят, среди инкассаторов бывали.
После института жизнь у Василия сложилась удачно. Олеше наконец дали постоянную прописку в Москве, а вскоре и квартиру. Малярную работу она бросила, родила Василию двух сыновей-погодков. Его же оставили в аспирантуре. Василий без особого труда закончил её, защитил кандидатскую диссертацию и уже подбирался к докторской. И вдруг бросил все занятия наукой, философией и эстетикой, в которой придумал какую-то свою, совершенно новую теорию, и ушёл диспетчером в пожарную часть. Я ничуть не удивился этому его чудачеству. Последние годы, приезжая в Москву и всегда останавливаясь у Василия, я видел, как он всё больше теряет интерес к науке, как ему становится скучным читать студентам лекции, принимать экзамены и зачёты, ходить на заседания кафедры и учёного совета. Олеша сказала, что Василий опять несколько раз убегал из дома в Ташкент и куда-то ещё дальше, чуть ли не на Сахалин, стал больше пить, и она очень рада, что он наконец нашёл себе такую спокойную, тихую работу. Пусть отдохнёт.
Но отдыхал Василий недолго. В очередной мой приезд в Москву мы пошли с ним всё в тот же пивной бар, чтоб посидеть там за кружкой пива, вспомнить старые студенческие годы. И вот когда уже вдоволь навоспоминались, Василий поднял на меня отяжелевшие свои глаза, в которых бездна за эти годы стала ещё глубже и темнее, и сказал:
