Как и Кожинов, Личутин полагает, что начиная с середины 1930-х гг. Сталин стал сознательно возрождать в русском национальном самосознании идею великодержавности и исконное представление о России как "христианской империи", и это ему удалось. По мнению Хромушина, Сталин "вновь вернул обществу разумность и православный смысл; и понадобилось шесть заговоров и переворотов, чтобы после смерти вождя перевернуть здравое (пусть и несовершенное во многом) государственное устройство вновь в антисистему абсурда… лишённую всякой духовности и русского природного чувства". Так посредст- вом героя-идеолога Личутин выражает свои мысли (к примеру, слова Личутина о Путине: "Многие надеялись: пришёл Сталин!"). Личутинское представление о сильном правителе (когда-нибудь "придёт человек, который всем плохим людям покажет кузькину мать") созвучно русской ментальности, в которой есть харизма сильной власти, но разнится с позицией Кожинова, который, разрушая "миф о Сталине" (сложившийся в силу того, что при этом правителе "произошло определённое упорядочение жизни"), подчёркивал "ложность представлений, что отдельная личность, пусть даже обладающая безраздельной властью, определяет ход истории своим умом, своей волей".
Как и Кожинов, Личутин не приемлет для России западного буржуазного пути, в который Россия была ввергнута в 1990-е годы, когда истинным хозяином нашего отечества постепенно становилась Америка. По Кожинову, если для западного человека характерны культ материального мира и "свобода", подкреплённая "законом", то для русских – культ "воли" в её "обращенности к всемирному, вселенскому бытию". Своё неприятие западного пути для России Личутин выражает неустанно, как в многочисленных интервью, так и в художественном творчестве. Потому рассуждения героя-идеолога о русской и европейской душе почти совпадают с формули- ровками личутинской публицистики. К "достоинствам русской натуры" Хромушин относит "нестяжательность, умение обходиться малым, долготерпение". Но именно они предопределили "слабости наши, ибо человек, не верующий в надёжность земного мира, никогда не станет пестовать, умащать его, терпеливо воздвигать крепостцу для своей родовы". В то время как "в основании европейской души – угождение плотскому, рассудочность, практицизм, делание вещей, устроение быта". На первый взгляд, раздумья Личутина о русском и западном пути созвучны кожиновским. Но между позициями мыслителя и писателя есть существенная разница: если Кожинов в своей характеристике отличий России от Запада исходит из целого комплекса геополитических и географических факторов, то Личутин в своих оценках пристрастен до "боли сердечной". И основное проклятие Запада, "уже напоминающего гроб поваленный", он связывает с тем, что "европейский человек, возгордясь, удалился от тварного мира, от своих сородичей". И потому, если русский человек тоскует по "небесному ветрограду", то "европейцы гордятся своим побегом из рая, переселив Бога к себе на землю… и, презрев небесные сады, теперь переделывают их на свою колодку". В этом противопоставлении соотнесены смыслы русской патриархальности и западного урбанизма; заострен утопизм Запада (стремление вписать жизнь в "логическую систему", придуманную "головным разумом" человека), одолевающий своей экспансией Россию. Но эта оппозиция также отражает противостояние двух утопий – Сада и Города, которые противоречиво проявляют себя в национальной истории России.
