— Лет тринадцать или четырнадцать тому назад я знал у себя на родине, во Франконии, одного замечательного молодого человека. Звали его Агафон Гейер. Это был один из тех людей, которые мечтают исправить мир. Я пробовал сделать его прообразом драматического персонажа вроде Фауста. Но мне это не удалось. Мое призвание — роман. Так вот этот Агафон Гейер хотел, между прочим, реформировать и те отношения, которые вас интересуют. Чтобы показать пример, он женился на падшей женщине; но дело не пошло на лад. Жизнь всегда сильнее какого бы то ни было пророка. Я думаю, что всякие индивидуальные попытки изменить жизнь тщетны. Единственное, что остается, — это принимать жизнь и, если умеешь, отражать ее в своих произведениях.
Гудштикер замолчал. Было непонятно, что хотел он сказать своим рассказом, и ему самому он показался лишним.
— Я думаю, что душевное спокойствие можно обрести только тогда, когда ясно видишь скрытые пружины нелепой жизненной комедии, — сказала Рената. — А чем жить слепой и глухой, в постоянном страхе, как бы не упасть в темную пропасть, — лучше не жить. Мне кажется, что тот, кто не соприкасается близко с отвратительными сторонами жизни, не может в полной мере познать прекрасное. Разве я не права?
Она взглянула на Елену, потом на Гудштикера и опустила глаза, робко улыбаясь. Гудштикер внимательно посмотрел на нее. Елене показались странными слова приятельницы. Не зная, что сказать, она пожала руку Ренаты с напускным добродушием.
— Не знаю, у меня здоровая натура, — сказал Гуд-штикер, — может быть, потому, что я сын крестьянина. Эти искания в области нравственности есть несомненный признак вырождения.
Смущенная и угнетенная Рената поднялась, попрощалась с Еленой, горячо и серьезно пожала руку Гуд-штикеру и ушла. Когда дверь за ней закрылась, Гуд-штикер подошел к Елене и поцеловал ее в губы. Лицо Елены осталось неподвижно.
— Она кокетничала со мной, — серьезно сказал Гудштикер.
Рената решила идти пешком, хотя времени в ее распоряжении оставалось немного. Сегодня герцог устраивал званый ужин, на котором Рената должна была познакомиться с матерью и родственниками жениха. Туалет для парадного вечера требовал два часа. Она приказала кучеру ехать домой, а сама, побуждаемая каким-то непобедимым чувством противоречия, пошла совсем в другую сторону, к картинной галерее.
В третьем зале бродил Вандерер. Она не стала делать вид, что удивлена, а спокойно поздоровалась с ним.
