Дым рассеялся. Поле перед проволокой было усеяно убитыми. Над нами закружился немецкий разведчик, знакомый нам по Лелявину, такой же «костыль». Самолет, видимо, произвел съемку, ушел, и минут через двадцать от Рождественской церкви из динамика раздались звуки вальса Штрауса! Мы слушаем музыку в воронке, наполовину заполненной выступившей подпочвенной водой, поскольку здесь близко река. Если вода ещё поднимется — нам смерть! В полулежачем положении, в грязи с головы до ног, будто земляные черви, роем края воронки, меся глину.
За валом в ближних зданиях, видно, наши ещё вели бой. Как они туда прорвались? Орлы там были… Слышна была сильная перестрелка: автоматная — немцев, винтовочная — наших. Потом и там всё затихло. Под пологом тумана наши успели вынести из немецких траншей раненого Хороброва и многих других. Здесь проявили геройство наши пулемётчики Матвеев и Кобзев, бойцы еще лелявинской закалки. Матвеев сунул ствол своего «Максима» в амбразуру фрицев и длинными очередями уничтожил их. Потом взялся за другой дот и также его подавил, потом вытянул пулемет на свою сторону. Кобзев уничтожил еще один, но был убит…
Тишина. Солнце греет. Вальс окончен. Слышим голос диктора с сильным акцентом: «Господа русские, переходите к нам. Вы обречены! Ваши командиры послали вас на смерть. Даем вам пьят-надцать минут… Смешаем с землёй…»
Прошли эти минуты. Начался артобстрел — кругом земля встала дыбом. Так минут десять. И снова… Теперь передавали песни Руслановой. Ее голос разносился над этим мертвым полем, на котором кое-где ещё были живые наши люди.
«Господа солдаты! Обещаем вам все блага. Бейте юдо-комиссаров, переходите к нам. Даем пьят-надцать минут!»
Снова нас буквально «полоскают» снарядами. Головы не высунуть — снайперы бьют со стены и колоколен церквей. Так продолжалось полдня. Снова и снова нас призывали:
«Убивайт командир, юдо-комиссар, переходите к нам! Нет — побьём всех!..»
Опять минуты на размышления, музыка и пальба наших из винтовок в сторону немецкого динамика!
Никто не сдался, только кто-то один впереди поднимал руку, чтобы немцы прострелили её…
Мы из своего «окопа» нет-нет выглядываем на секунду, чтобы уточнить: кто где из живых. Тут не зевай. Старший лейтенант Чирков, голубоглазый парень, поднял шанцевую лопатку вверх — звяк! Лопатка была выбита из руки с дыркой от пули. Время до темноты тянулось бесконечно! Вот когда день стал для нас врагом номер два…
Потом выше нашей воронки затрещали по немцам пулеметные трассы и с гулом пронеслись снаряды — это «проснулись» наши командиры и пустили по этой пойме к нам на помощь морских пехотинцев, отборных ребят. Надо было пустить ко мне этот отряд, когда кругом была чернота от разрывов снарядов, клубы дыма. Но командиры наши упустили время… Дождались, пока все утихло. Как узнаем позднее: только матросы вступили на пойму из траншеи, как, потеряв убитыми и ранеными несколько человек, отпрянули назад… Было там проклятий в адрес «высших» командиров не счесть…
