- Знаете что, Василий Иванович, - заговорил он раз под вечер, сидя на краю койки больного. - Вам не уйти с вашим характером от большого наказания... Вы это чувствуете... Недаром вы на свою жизнь посягали. Одно средство, - продолжал он, - выиграть время и, быть может, совсем оправдаться - это... это...
Он не сразу выговорил.
- Что такое? - спросил Теркин, не ожидая ничего стоящего.
- Могут ваше состояние признать ненормальным... понимаете? У нашего Павла Сергеевича, - так звали доктора, - есть некоторые сомнения на этот счет.
Фельдшер пристально и долго на него смотрел. В глазах было желание помочь бедняге, разумеется, так, чтобы тот его не выдал.
Ничего ему не сказал на это Теркин. Слова Терентьева запали ему в душу.
Еще две ночи без сна, - на него и хлорал уже плохо действовал, - и весь он запылал новой неудержимой злобой ко всему, что привело его к попытке самоубийства и казало впереди розги волостного правления, может, и ссылку административным путем.
Подвернулся лазаретный унтер, стал за что-то ворчать. Он бросился на него, и если бы не прибежавший фельдшер, смял бы старика.
С того дня и Терентьев уже искренно подозревал, что он находится в "ирритации", близкой к припадкам бурного сумасшествия. Доктор склонялся к тому же мнению.
Болезнь уходила; Теркин ел и спал лучше, но с каждым днем он казался страннее, говорил ни с чем "несуразные" вещи, - так докладывал о нем унтер и не на шутку побаивался его.
Даже по прошествии десяти с лишком лет Теркин не мог дать себе ясного отчета в том, чего в нем было больше - притворства или настоящей психопатии? По крайней мере, в первые дни после того, как он бросился на лазаретного сторожа, и доктор с Терентьевым начали верить в его умственное расстройство; быть может, одна треть душевного недомогания и была, но долю притворства он не станет и теперь отрицать. В нем сидела тогда одна страстная мысль:
"Все равно погибать!.. Так лучше уже, раз не привелось покончить с собою в лазарете, отдалить минуту расправы, если удастся попасть в сумасшедший дом. Там или он покончит с собою, или ему удастся, по прошествии года, уйти от позорящего наказания. Просто оставят его в покое и выпустят на волю, как неопасного душевнобольного".
Ему довольно легко удавалось проделывать разные "штуки". Он и сам не ожидал, что окажутся в нем такие таланты по этой части; ничего особенно скандального он не выкидывал, но целый день говорил вслух, пел или упорно молчал и смотрел в одну точку... Терентьев уже окончательно решил, что его "юный благоприятель" - совсем "швах".
