— Хотите, Имогена? Рассказать?
И легонько нажал рукою ещё острый локоть её смуглой тонкой руки. Тихо-тихо сказала Имогена, — тихо, как шептание струйки у берега:
— Скажите.
Голова её опускалась всё ниже, на глаза набегали слёзы, — счастливые слёзы, — и смуглое, нежное лицо ярко пламенело под лобзаниями усталого, бессильно-издыхающего, вечернего Змия.
— Моя первая любовь! — мечтательно воскликнул Танкред. — Как давно это было! Восемнадцать лет прошло с тех пор.
Имогена быстро глянула на него, и радостно улыбнулась. Танкред, ответно улыбаясь, опять пожал её тонкую руку.
— Да, Имогена, — говорил он голосом, полным волнения, — ровно столько лет, сколько вам теперь. Вы скажете, случайное совпадение. Нет, Имогена.
Что-то вдохновенное и торжественное послышалось в голосе Танкреда. Широко раскрытые фиалковые глаза Имогены поднялись на Танкреда с удивлением и со страхом.
— Я был очень юн, и так невинен, и так влюблён… Она умерла.
— Умерла, — тихо повторила Имогена. Плечики её дрогнули, — хрупкие, тонкие. Маленькая такая.
— Умерла, — повторил ещё раз Танкред. Казалось, что плеск волн повторял грустное слово, отражённое бесконечно в тихом умирании заката.
— Но я не верил её смерти.
— Не верили? О, Танкред! Но ведь её похоронили?
— Её похоронили, да, — но я ждал. Ждал чуда. О, Имогена, я был слишком юн тогда. Я не мог бороться с волею династии, с волею правительства моей страны. Она не была рождена принцессою. О, она могла бы родиться богинею! Такая же невинная, такая же трогательная прелесть, как ты, Имогена!
Имогена вздрогнула, низко склонила голову, и лицо её нежным пламенело румянцем.
— Я ждал, — продолжал Танкред.
— Её? Из-за гроба?
— Да, милая Имогена. То была юношеская мечта, скажете вы. Но я верил в неё свято. Потом я много путешествовал, я узнал много тайн, доныне всё ещё неведомых бедной европейской науке, и то, что было безумною мечтою моей юности, стало потом сознательным убеждением. И я стремился жадно к лазурным берегам, потому что я поверил в переселение душ.
— Боже мой, что вы говорите! — воскликнула Имогена. — Разве не грех такое языческое убеждение?
— Какой же грех, Имогена! — возразил Танкред. — Когда является любовь, движущая миры, тогда тает грех, как воск, и меркнет святость. Я знал, Имогена, что любовь, такая пламенная, такая чистая любовь, моя любовь, её любовь не может быть слабее смерти.
Имогена робко сказала:
— Смерть от Бога всемогущего и милосердного. Склонила голову, и набожно перекрестилась. Танкред отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
