Через час с четвертью, на протяжении которых все вникали в перипетии испанской семейной драмы, мы оказались в баре.
— Что ты здесь делаешь, мама? — спросила Изабель.
— А что тебя удивляет? Ты — не единственная, кто выбирается в свет по вечерам. Мы с отцом тоже имеем право хотя бы изредка развлекаться.
— Ну конечно; я вовсе не это имела в виду, просто удивилась совпадению.
— Где ты взяла это платье? Это то самое, за которое я заплатила на Рождество?
— Нет, мам, я сама купила его на прошлой неделе.
— Ну что ж… Очень милое, жаль только, что у тебя небольшая грудь. Но тут уж виноват твой отец — ты же помнишь, на что похожи все женщины в его семье.
— Как поживаешь, папа? — Изабель повернулась к отцу, который внимательно разглядывал потолок. — Папа?
— Да, дорогая. Как поживаешь, моя фасолинка? Тебе нравится спектакль?
— Да, а тебе? И что ты там углядел?
— Я смотрю на светильники. Это новые вольфрамовые лампы, японские. Замечательная штука — электричества потребляют мало, а светят очень ярко.
— Очень интересно, папа. Я… э… я хочу познакомить вас с моим другом.
— Я так рада! — воскликнула миссис Роджерс, и тут же доверительно сообщила мне: — На самом деле она чудесная девушка, — как если бы сама Изабель старалась убедить меня в обратном.
— Спасибо, мама, — устало ответила Изабель, которая явно слышала это не впервые.
— Не обращай на нее внимания, фасолинка, у нее сегодня был трудный день, — объяснил папа, оторвав взгляд от потолка.
— День был бы прекрасным, если бы его не отравляли люди, постоянно теряющие парковочные квитанции, — фыркнула миссис Роджерс.
— Папа! Неужели опять?
— Боюсь, что так. Их стали делать такими крошечными, что просто в руках не удержишь.
Зазвенел звонок и металлический голос сообщил нам, что вот-вот начнется второй акт.
— Ох, мне так неудобно, — сказала Изабель, когда мы вернулись в зал. — Я уверена, мама пришла только потому, что я рассказала ей об этом спектакле, а ей всегда хочется делать то, что делаю я. Иногда я жалею, что у меня нет более нормальной семьи.
— По-моему, они нормальные.
— Не знаю… Они такие странные. Знаешь, на школьных мероприятиях они всегда выглядели белыми воронами. Мать выглядела как героиня какой-нибудь пьесы Ноэля Коварда,[31] которая вот-вот пригласит всех на веранду пить коктейли, а отец бросал на остальных безумные взгляды, словно непризнанный Эйнштейн. В современном мире им неуютно. Отец панически боится технических новинок, хоть и интересуется лампами; разговаривая по телефону, он так кричит в трубку, будто она приводится в действие ветряным двигателем. Он любит готовить и даже варит джемы, а мать поет в хоре. Когда я была маленькой и мы куда-нибудь ездили всей семьей, то всегда привлекали к себе внимание. Если шли в ресторан, кто-нибудь обязательно заказывал странное блюдо; особенно этим отличалась моя сестра — представляешь, она еще в те годы твердила, что не станет есть продукты с нитратами. А отец спрашивал официантов, чьи картины висят на стенах, как будто в пиццерии над салат-баром могут повесить Рембрандта или Тициана. На автозаправочных станциях, стоило хоть на минуту оставить его одного, он умудрялся с кем-нибудь познакомиться и начать бурную дискуссию по поводу масляных фильтров, государственной программы строительства дорог или наилучшего способа жарить курицу. Эта его манера доводит мать до белого каления — она уверена, что он делает это специально, чтобы досадить ей, а на самом деле — ничего подобного; он просто большой ребенок.
