— Серьезно? — Его коллега оживился. — Что касается меня, тут и так все ясно. — Он спрятал руки под сутаной у себя на груди и робко смотрел на отца Джордана. — Автобус отходит в одиннадцать. Вам, полагаю, надо устраиваться.
— Может, хотите что-нибудь сказать мне на прощание? — с улыбкой спросил отец Джордан.
— Ничего особенно важного. Я только… только сейчас осознал, что значит для меня иметь перед глазами ваш пример.
— Друг мой!
— Нет-нет, это не пустые слова. Вы, отец, изумляете меня своей необыкновенной самоуглубленностью. А знаете ли вы, что вся братия испытывает перед вами благоговейный трепет? Все мы, пожалуй, отдаем себе отчет в том, что знаем о вас куда меньше, чем вы о каждом из нас. Отец Бернард как-то сказал, что хоть мы и не давали обета молчания, вы придерживаетесь вашего собственного обета священного молчания.
— Не могу сказать, чтобы я был восхищен сим афоризмом отца Бернарда.
— Да? Но ведь он ни в коем случае не хотел вас обидеть. Что касается меня, то я слишком много говорю. Нужно себя ограничить. Прощайте, отец. Да благословит вас Господь.
— И вас, дорогой друг. Я провожу вас до автобуса.
— Что вы, не надо.
— Нет-нет, идемте.
Они отыскали дорогу на нижнюю палубу. Отец Джордан сказал что-то матросу у трапа, и оба священника сошли на берег. Матрос видел, как они шли вдоль причала к проходу, в дальнем конце которого стоял автобус. Черные сутаны и шляпы придавали их фигурам фантастический вид. Вокруг них клубился туман. Отец Джордан через полчаса вернулся на судно. Было четверть двенадцатого.
Каюта мисс Эббот была как раз напротив каюты миссис Диллинтон-Блик. Деннис помог ей донести чемоданы.
Она аккуратно распаковала их и торжественно разложила по полочкам свои скромные пожитки, словно они предназначались для какой-то церемонии. На дне одного из чемоданов лежала стопка написанных от руки партитур, в карманчике — фотография. С нее смотрела женщина возраста мисс Эббот, некрасивая, с мрачным и недовольным выражением лица. Мисс Эббот взглянула на фотографию и, поборов в себе глубокое отчаяние и горькую обиду, села на койку, зажав между коленями свои большие руки. Неслышно текло время. Судно слегка покачивалось на волнах. До мисс Эббот донесся звучный смех миссис Диллинтон-Блик, и ей стало немного легче. Она слышала голоса только что взошедших на борт судна пассажиров, шаги у себя над головой, шум на палубе. Из дальней каюты долетали звуки веселой пирушки и гулкий мужской голос, показавшийся ей знакомым. Скоро мисс Эббот поняла, откуда ей известен этот голос. Дверь ее каюты была закрыта неплотно, поэтому, когда в коридор вышла подруга миссис Диллинтон-Блик, мисс Эббот слышала весь их разговор дословно. Миссис Диллинтон-Блик стояла на пороге своей каюты и, заливаясь смехом, говорила: «Ну так иди, что же ты!». Ее подруга, скрипя половицами, скрылась в проходе. Она вернулась в сильном возбуждении. «Дорогая, это на самом деле он! — воскликнула она. — Он ее сбрил. Мне сказал стюард. Это мистер Обин Дейл. Господи, ну и повезло же тебе!»
