И все это отражается в темных очках Исузу, и ее рот с маленькими фальшивыми клыками округляется маленьким «О-о-о», исполненном благоговейного трепета.
По дороге в гостиницу, в машине, я спрашиваю Исузу, что ей понравилось больше всего. Я ожидаю, что это будет катание на коньках или, возможно, «сталкивающиеся машинки». И на всякий случай держу пальцы крестиком.
Она смотрит на коньки, лежащие перед ней на полке. Снег и лед, налипшие на них, растаяли, образовав лужи и оставив на красной коже ботинок темные влажные пятна. Она поднимает на меня глаза. Она смотрит на ледяной узор, который расцвел на стекле возле ее кресла.
— Люди, — говорит она, наконец, выбирая то единственное, что я не способен создать для нее дома даже в порыве вдохновения — даже со всем гримом, со всеми баскетбольными мячами или кабелями для прикуривания, какие есть на свете.
Это начинается спустя приблизительно месяц после того, как мы возвращаемся из Фэрбенкса. Пение. Я могу слышать, как Исузу напевает у меня в ухе, когда прогуливаюсь в компании отца Джека. Это начинается после того, как я заправляю ее постель, после молитвы, после того, как погашен свет, после того, как все двери дважды заперты — снаружи или изнутри. Она напевает почти шепотом, это что-то вроде колыбельной, и я прихожу к заключению, что она старается убаюкать себя. Но потом появляется детский лепет.
В итоге я нахожу предлог и устраиваю обыск, дабы выяснить, в чем дело. Вот как я нахожу вещь, которую она прячет под подушкой. Среди игрушек, которые я сделал для Исузу, никогда не было ни одной куклы. Это просто никогда не приходило мне в голову. Думаю, я просто упустил такую возможность из виду. Теперь Исузу, похоже, решила сама исправить мою оплошность.
«Грубая»… нет, это не подходящее слово для описания этой вещи. Равно как и «жалкая». Я думал, что после Фэрбенкса она оставила затею с куклами на пальцах как таковую, но теперь становится очевидно, что я ошибался. Идея кукольного театра воплотилась в этом. Она сшила несколько носков, сделав руки, ноги, туловище и голову. Наполнение, насколько я понимаю — смесь корпии и того, что осталось после ее последней стрижки. Лицо нарисовано фломастером: огромные детские глаза, забавный вздернутый носик, крошечный ротик в форме горизонтальной скобки. Большие глаза окружены длиннющими ресницами, точно солнце на детском рисунке.
— Кто это? — спрашиваю я, стараясь не показаться сердитым.