Что тогда?
Что до меня… Я, с тех пор, как не-умер, играл за два клуба на букву «С»: за Сатану и за Сей мир. Похоже, придется выбирать. Пока я предпочитал второй. До сих пор мне казалось, что это разумно.
До того, как я не-умер, у меня был еще один вариант, третье «С» — «Святые небеса». Но я слишком католик, чтобы надеяться на спасение души после всего, что я сотворил. Меня воспитывали до того, как Ватикан стал Новым Ватиканом, и я помню монашеские наплечники, пришитые к моему нижнему белью. Это было больше века назад, я рос в доме, где на каждой стене, кажется, висела картина с Девой Марией или Христом — или их сердца, объятые пламенем, окруженные терновыми венцами, с которых капала кровь, или безжалостно пронзенные короткими кинжалами. Мне никогда не досаждал никто из собратьев отца Джека, не столь добросовестных, как он сам, но вокруг постоянно околачивались монахини, которые, пожалуй, заставили бы умереть со стыда даже Джо Льюиса.[61] Мне преподавали жестокость доброты, и наоборот. Я вполне серьезно полагал, что могу попасть в ад, просто поев мяса в пятницу.
Но с тех пор, как я не-умер, мне доводилось есть кое-что похуже мяса — и по пятницам, и в другие дни недели. Вернее, ночи. Nacht. Я убивал. Я убивал много, а в течение достаточно долгого времени — даже с некоторым энтузиазмом. Многих я спас. И сделал массу дел, которые находятся где-то в промежутке между тем и этим. И до Исузу — до того, как понял, что могу потерять ее — я чувствовал, что мне даровано что-то вроде дипломатического иммунитета от обоих ведомств: и для того, кто заведует карами, и для того, что занимается спасением. Я был уверен, что мое дело проиграно, но не беспокоился об этом, потому что уже ничто не могло сделать со мной большего. Разве что на нашу планету упадет несколько астероидов, начнется ядерная война или наступит новый ледниковый период, и ледники поползут по земле, как грейдеры.
Но все изменилось. И даже при том, что я не чувствую в себе особых способностей к самостоятельному спасению своей души, мне надо думать об Исузу. У нее все еще есть душа, которую можно проиграть. Все три «С» открыты для нее. И я в состоянии видеть, что она выбрала правильное «С». Я имею в виду не Сорбонну.
— Исузу, — зову я, — иди сюда.
— А что я сделала? — спрашивает она.
Любопытно, считать ли эту презумпцию виновности добрым знаком или дурным, учитывая текущую задачу.
— Помнишь Рождество?
Кажется, начало удачное.