Она их вообще в первый раз в глаза видела, девочки были неухоженные, с разводами грязи на щеках, как будто плакали.
У многих беспризорников-детей такой якобы заплаканный вид, Грозная знала это по себе: сама бегала к магазину в голодные годы с протянутой рукой, будучи несмышленым ребенком, в семье было десять пащенков.
Она видела людей насквозь.
А девочки пришли действительно по наущению умирающей матери к близкому другу отца, эта мать в бреду решила, что доверяет детей единственному земляку и сотоварищу Миши, богатому Жоре дилижанскому, пока она сама умрет, а Миша еще не пришел с фронта. Тем более что был Новый год, в такой день никто никому не откажет.
Однако папаша Грозный, придя с работы, так и не узнал, что к его троим детям должны были добавиться еще двое.
Сама Грозная просекла ситуацию мгновенно, опять лезут в квартиру, и рождественской сказки не получилось.
Друг Миша вернулся с войны в свою опечатанную комнату, сходил на могилу жены, добыл девочек из детского дома, выслушал их рассказ, пошел продал шинель и на вырученные деньги купил буханку хлеба, горячий человек, и понес подал в дверь Грозной.
Грозная и его в дом не пустила, ничего не поняла из вида протянутой буханки, хлопнула дверью, бедный худой Миша стоял трясся с буханкой в руках и повторял: без шинели, без шинели, но хлеб возвращаю.
Мести не вышло.
Для мести надо было убить, но Грозная и тут бы ничего не поняла.
Она не признала Мишу дилижанского, а о девочках вообще забыла как о своей смерти.
8
Кстати, потом-то Папаша обожал своих мальчиков и гордился ими, но она раз и навсегда его возненавидела именно за проявленное при родах, в тяжелейший момент, бездушие. Но детей они воспитывали вместе, и Грозная доверяла ему регулярные, по субботам, порки детских задниц.
Мальчики-близнецы вначале росли убогими, младший к году еще не стоял, а полулежал в подушках, так их и сфотографировали: старший смело опирается о стенку стоячком, выставив ножонку, а младший сидит как бы в расслаблении, хотя глаза живые и смотрят с укором.
Так иногда глядят в объектив безнадежно больные люди, знающие о своем скором конце.
Кстати, он был уверен, что умрет рано, и говорил иногда об этом.
С шестнадцати лет он ходил седым, и многие люди обращали на него внимание, вглядывались, заговаривали с ним — даже в больнице, где он лежал после катастрофы парализованный, соседи и медсестры полюбили его, а мать со вздохом говорила, что вот это место и есть его настоящее место, там он кстати.
