и архиепископскому чашнику Иеремия Сухощеку. Это были самые горячие сторонники Литвы.
Вопль родных погибших на Шелони разносился по Новгороду. Марфа Борецкая, несмотря на собственное материнское горе, ободряла народ, и ее приверженцы, думая еще держаться, начали жечь посады и монастыри, чтоб не дать врагам пристанища на время осады: надеялись, что тем временем подоспеет литовская помощь на выручку. Ставили сторожей; день и ночь должны были они стоять на стенах и высматривать неприятеля. Но московская партия в Новгороде делала свое. Кто-то Упадыш заколотил 5 пушек (по некоторым спискам 50), поставленных на стенах. Его казнили с единомышленниками. "Лучше бы тебе, Упадыш. не быть в утробе матерней, чем наречься предателем Новгорода" — восклицает летописец. Скоро последняя и единственная надежда па спасение пропала для Новгорода. Посол, отправленный к Казимиру, возвратился в Новгород. Ливонцы не пропустили его к королю: ливонцы, как немцы, не питали дружеских чувств к славянскому Новгороду; некоторые, однако, задумывались: не помочь ли в самом деле новгородцам, чтоб не дать усилиться Москве; другие советовали не мешаться в чужое дело. Магистр ливонский написал об этом к тевтонскому, но между тем посла не пустили далее. Недоброжелательствуя Москве более, чем Новгороду, ливонцы, однако, более, чем Москвы, боялись усиления союза польско-литовского и, таким образом, сами того не зная, стали полезными союзниками московского самовластия, — допустили Москве покорять и порабощать соседей и приготовляли своему потомству через столетие ту же судьбу, какая в их глазах постигала Великий Новгород.
Надежды на Литву не было. Московская рать шла к городу. Отважиться выдерживать осаду было черзвычайно трудно. Тут Упадыш пушки заколотил, а еще и голод угрожал. В город набежало множество народа из сел, укрываясь от неприятеля. Недоставало ржаного хлеба; пшеничный был, да очень дорог, доступен только богатым; вот по вековому обычаю поднимались бедные на богатых, житники на пшеничников; начались смуты и нестроения. Те, которые прежде, по наущению Марфы и ее приверженцев, так усердно прославляли вольность Великого Новгорода и Казимира, теперь ударили в вечевой колокол с иной целью. "Что, где ваш Казимир? — кричали они: — где? Вот до чего довели вас прелестники, обманщики!" И когда прежние их противники, московцы, явились, то не каменьями их встретили, — со слезами у них прощения просили. "Не слушались мы вас, больших умных людей, — говорили они, —- себе на беду, а послушались безумцев, что и сами пропали, и нас на горе подвели: теперь будем уже вас во всем слушать. Спасайте Новгород: идите бить челом великому князю, чтоб нас помиловал!" — "Вот то-то, братцы, — отвечали им сторонники Москвы, — если б вы баб не слушали и зла не начинали, так и беды б такой не сложилось; но добро и то, что хоть теперь грех и безумие свое познали; мы не можем за дело сами взяться, а пошлем от нареченнаго владыки просить у великаго князя опаса: если даст опас, — значит смирится и не погубит своей отчины до конца . Все пошли толпой на Софийский двор. Владыка стал научать их и ободрять, и взялся быть ходатаем; он собрался в путь, с ним пошли священники от семи новгородских сборов, старые посадники и тысячские, и пять житых от пяти концов Повезли дары: нельзя было являться с пустыми руками к москвичам.
