— Да, это особый случай, — сказал он как можно естественнее, — и позвольте добавить, особое виски.
Гарви, казалось, был польщен. Он начал рассказывать, каким путем к нему попало это виски, и в самой середине этого пространного рассказа дверь за ним открылась и скрипучий голос объявил, что ужин готов. Они прошли за карликом через грязную переднюю, освещенную лишь лучом света из библиотеки, и вошли в небольшую комнату.
На накрытом для ужина столе стояла лампа, служившая единственным источником света. На стенах не было картин, а окна закрывали жалюзи без штор. Огонь в камине не горел. Когда они сели лицом друг к другу за стол, Шортхаус заметил, что перед хозяином была только суповая миска, без ножа, вилки или ложки, тогда как его прибор включал соответствующее количество посуды, ножей и вилок.
— Не знаю, что будет на ужин, — сказал Гарви, — но уверен, что Маркс сделал все, что только можно за такой короткий срок. Я на ужин ем только одно блюдо, но вас я прошу не спешить и попробовать все как следует.
Вскоре Маркс поставил перед гостем тарелку супа. Присутствие этого старого слуги было настолько отвратительным, что ложки супа исчезали во рту Шортхауса довольно медленно. Гарви сидел и смотрел на него.
Шортхаус сказал, что суп восхитительный и мужественно проглотил еще несколько ложек. Мысли же его сосредоточились на собеседнике, чье поведение и манеры постепенно менялись. Эту перемену секретарь сперва скорее почувствовал, чем увидел. Хладнокровие Гарви уступило место плохо скрываемому необъяснимому волнению. Его движения стали быстрыми и нервными, глаза забегали и странно заблестели, а в голосе иногда прорывалась дрожь. Что-то необычное волновало его и с каждой секундой требовало все более энергичных действий.
Интуитивно Шортхаус испугался растущего возбуждения хозяина, и, преодолевая необычайную жесткость свиных котлет, попытался вести беседу в русле химии, которую он с большим интересом изучал в бытность свою студентом Оксфорда. Его собеседник не поддержал этой темы. Казалось, он потерял к гостю всякий интерес и отвечал ему только по необходимости. Вскоре после того как Маркс внес блюдо с дымящейся яичницей и ветчиной, эта тема отпала сама собой.
— Несвоевременное блюдо, — сказал Гарви, когда тот ушел, — но я полагаю, лучше, чем ничего.
Шортхаус сказал, что он чрезвычайно любит яичницу с ветчиной и, подняв глаза, увидел, что лицо Гарви конвульсивно подергивается и что он почти подпрыгивает в кресле. Под пристальным взглядом секретаря он несколько успокоился и заметил с очевидным усилием:
