— Прикажи-ка перенести твой атрибут сюда — вдвоем-то, пожалуй, веселей будет… Да ты, друг, чего такой пасмурный?
— Страх одолевает.
— Это хорошо, когда трусишь не на сцене, а за сценой…
— Вот тут-то и штука, что я не могу поручиться за свою храбрость перед публикой…
— Вздор! Страх перед выходом — это гарантия смелости на сцене… Вся прелесть актерства для меня и заключается именно в этом страхе: если бы не он, так бы и зажирел, как свинья на помоях; страх-то энергию и деятельность возбуждает, при нем чувствуешь по крайней мере, что живешь… Ты вот у нас почти новичок, твой страх объясним, а обрати-ка внимание на меня— чуть не родился в Александринке, а ведь перед каждым выходом такая лихорадка трясет, что, кажется, так бы и убежал из театра…
— Я никогда так не робел, как нынче…
— Очень понятно! Ты дорожишь успехом, который должен обеспечить тебя и семью твою, а ведь наши кулисы хоть и поганые, но, все-таки, казенные… Впрочем, тебе беспокоиться об успехе очень-то не нужно: ты с протекцией и уже, я так слышал, принят, а этот дебют больше для проформы назначен…
Я расположился в уборной Александра Евстафьевича. Он все время смотрел за моими приготовлениями и, наконец, сам вызвался меня загримировать.
— Ты, поди, наше освещение-то забыл, — сказал Мартынов, — я тебя сам загримирую.
Потом перекрестил меня, поцеловал и выпустил из уборной.
Перед самым выходом, когда сценариус приказал мне готовиться, я оробел неимоверно и не шутя сказал помощнику режиссера П.П. Натарову:
— Я уйду! Я не могу! Боюсь!
— Что вы! Что вы! — заметил он мне с укоризной.
«Ваш выход!» — крикнул сценариус. Я было попятился назад, Натаров схватил меня за руки и вытолкнул на сцену. Оркестр дал аккорд и я запел свой входный номер. Публика заставила повторить, я окончательно вошел в роль и провел ее, как говорили, даже с воодушевлением.
Для проформы я еще сыграл два спектакля. После третьего пришел ко мне в уборную П.С. Федоров.
— Завтра в 10 часов утра, — сказал он, — вас ожидает к себе Борщов.
В назначенный срок я был у Павла Михайловича, встретившая меня словами:
— Ты принят… С сегодняшнего дня начинается твоя служба…
Я счел долгом его поблагодарить.
— Погоди благодарить-то, — перебил он меня, — может быть, в душе-то тебе выругаться надо. Жалованье малое назначаем: шестьсот рублей в год и три целковых поспектакльно, да еще пол-бенефиса. Согласен ли?
— Безусловно.
— Ишь вы к нам как охотно идете, — казенный хлеб вкуснее что ли?
