В день Ильи Пророка, беседуя с сыном Константином, бодра была духом Раиса Михайловна. И дивился сын.
- Чему бы, кажется, ей радоваться!
А Раиса Михайловна чуть разговорчивее стала и бодрее тогда еще, когда впервые заговорилось о семейном совете, как называл то Костя.
Окончательный раздел Макаровичей затянулся. Деньги брали кто сколько, записывалось, высчитывался средний за год процент. Подошел тогда срок. Костя сказал:
- Вот раздел, мамаша. Оповестить всех.
- Что же. Как знаешь
- Только вот что я думаю. Хорошо бы чтоб все съехались.
- Что ж. Пусть, коли надо. А разве надо?
Сказала тускло, как всегда теперь. И разом будто в сердце ей кольнул кто-то. Выпрямилась, голову подняла, будто прислушивалась к далекому. Потом голову на руку склонила, задумалась, улыбалась чуть, слов Костиных почти не слушая. Свое слушала.
А Костя:
-...это про Ирочку. А еще Витя. Всего ему не напишешь. Да и не возьмусь я. А надо бы предупредить, посоветовать. Вы бы ему сами. А то этак-то у него ненадолго хватит. Затем Яше мы обязаны объявить. Конечно, он пока... Но обязаны, деньги большие. Нельзя. Да и закон.
А Раиса Михайловна:
- Да, да. Вот и хорошо. Так ты и напиши... Созови их всех...
И опять в свое ушла. Чуть слышала звуки слов сына. А тот:
- Ну, Зиночка - та что... А из-за этих следовало бы. Впрочем, если этот, так сказать, семейный совет, вас мамаша, обеспокоит...
Поймала слово. Заспешила.
- Ах, что ты! Что ты, Костя. Пусть, пусть съедутся все.
И тотчас чуть строже и раздельно:
- Если для дела нужно. Как можно, если для дела...
С той беседы немало уж дней. И все дни те по душе Раисы Михайловны ветерок жизни веял, умирающую ее в ночи оживлял, шептал-напевал:
- Вот все съедутся... Дети, дети..
И отвечала:
- Вот и хорошо. Съедутся. Может быть, и останутся; Ирочку, Витю давно не видала... Ах, Витя, Витя! Ах, давно...
К Виктору, ко второму сыну злоба-месть утихла, праведный гнев материнский. Далеко-близкий, ее забывший сын, по ночам к ней приходил тенью смутной. Сначала гнала. Но привыкла к незнаемому. Теперь видеть хотела. Его, живого, говорящего.
- Каков он?
И любопытство было, и, может быть, любовь. И почему-то вспоминался в те часы кто-то, похожий на Семена, на молодого. Но не Семен. Веселый, красивый, входил, улыбаясь; руку ее почтительно целовал, умными глазами в ее глаза на миг заглянув; и говорил-говорил хорошо и долго, отвечая на немые вопросы.
