Обращаюсь к моему последнему бенефису относительно постановки спектакля. Надо заметить, что внешним образом все артисты были хороши со мной, но подпольная интрига не переставала работать против меня. Хотя мой бенефис был последний, но не смотря на это, как трудно мне было добиваться, чтобы он вышел таким, каким я желала. На каждом шагу я встречала затруднения и препятствия. Лично я не могла бы никогда поступит так с моими товарищами — артистами, с которыми столько лет служила вместе, как поступили некоторые из них со мной при устройстве моего бенефиса, к тому же последнего. Сначала я выразила желание дать целую оперу, но на какую я ни указывала, тотчас же являлось какое-нибудь препятствие, чего-нибудь не доставало, то декораций, то певца на какую-нибудь роль, то что-нибудь не так в оркестре, и потому я должна была остановиться на сборном спектакле. Незадолго до моего бенефиса, в бенефис Коммисаржевского были поставлены два акта из оперы Мусорского «Борис Годунов», в которой я исполняла роль корчмарши (хозяйки корчмы). Я находила, что ничего не может быть лучше, как дать эти два акта и в мой бенефис, потому что они очень понравились публике. Но как только я заявила свое желание об этом, мне сейчас же поспешили ответить, что за право дать эти два акта нужно платить разовые композитору. На это я выразила мнение, что наверное
Мусорский ничего не возьмет с меня, потому что я с ним хорошо знакома, и, действительно, когда я сказала ему об этом одно слово, он отвечал, что сочтет себя счастливым, если увидит в мой бенефис два акта своей оперы. И так, значит, идут два акта «Бориса Годунова» и к этому я поставила 3-й акт «Вражьей силы» и сцену из «Жизни за царя» — «Бедный конь в поле пал». Назначая такие вещи я заботилась, конечно, показать свою силу, с каким голосом кончаю свою службу. Афиша уже вышла, как вдруг приезжает ко мне режиссер и спрашивает меня, просила ли я участвовать Коммисаржевского. Меня это крайне удивило; я отвечала, что нет. Тогда режиссер посоветовал мне поехать попросить его. Я согласилась и поехала. Поднимаюсь на лестницу в квартиру Комиссаржевского, слышу его поющим, но когда я вошла в гостиную, меня встретила прежняя жена его, говоря, что его нет дома. У меня не достало духа сказать, что я слышала его голос; я решилась ограничиться тем, что так как он дома, то будет слышать наш разговор. Я просила жену его передать ему мою просьбу участвовать в моем бенефисе и прибавила, что еду от них в Мариинский театр, куда просила прислать мне ответ. В этот самый момент вбегает маленькая девочка, дочь их, и кричит: «Мама, мама! папа спрашивает, куда ты положила..?» (не помню что именно). Я отвернулась. Мне стало совестно, стыдно за нее. Все это до глубины души смутило меня, и я не могла не вспомнить факта, который еще более увеличивал низость такого поступка, именно: Коммисаржевский служил в Мариинском театре два раза; первый раз, когда приехал из-за границы. Прослужив недолго, он стал жертвой интриг и ему отказали, что в глазах моих было несправедливо. Оставив службу, он принужден был дать концерт в купеческом клубе и вот в один прекрасный день является ко мне. Звонит, входит и прямо становится на колени передо мной, говоря: «Вы единственный человек, настоящая артистка, вы мне не откажете участвовать в моем концерте! Умоляю вас, спасите! Я узнал, что служу не с артистами, а с ремесленниками!» Хотя мы и не были с ним в дружеских отношениях, но он не мог, конечно, сомневаться в моем согласии. Я тотчас же согласилась спеть сколько надо было ему нумеров. Когда концерт состоялся, он, говоря обо мне, назвал меня: «Это истинная артистка — женщина!» Теперь я, видя такой прием, в самой деликатной форме напомнила жене Коммисаржевского об этом факте, о котором они оба забыли, может быть. Она ответила мне только: «Да, это было так давно!» — «Не знаю, как для кого, — возразила я, — но что касается меня, я всегда ценю, когда что-нибудь для меня сделано!» Как бы то ни было, от них я поехала в Мариинский театр и ждала там его ответа. Здесь, находясь в неприятной неопределенности, я нашла сочувствие только в одном маленьком человеке. Это был помощник режиссера Морозов. Он говорил: «Что за безобразия делаются в нашем театре!» Режиссером был в то время Кондратьев, который состоит им и до сих пор. Получаю, наконец, после долгого ожидания, ответ Коммисаржевского. Он пишет, что был у доктора и что тот запретил ему петь. Приходилось изменить афишу.
