Встревоженная ответом из Петербурга, я спешила возвратиться, не смотря на то, что Обер и Мейербер уговаривали меня остаться на один год в парижской консерватории, обещая заняться со мной, приготовить меня и дать мне дебют в Париже. Наконец уговаривали меня даже остаться в Париже совсем. Но ничто не могло остановить меня, — я слишком любила родину.
Убедившись, что никакие обещания, никакие предложения, на меня не подействуют, Обер и Мейербер успели только, — так как я очень спешила отъездом, — устроить, чтобы я пела в Париже, на большом музыкальном вечере у г. De-la-Madeline и в «Theatre lyrique» у Corvalo. Вечер у г. De-la-Madeline описан был в газетах и один из рецензентов, осыпая меня похвалами, назвал меня «pur diamant russe». У Корвало я пела между прочими вещами «Ах, не мне бедному». Музыка и пение мое произвели такое впечатление, что тут же возник вопрос о постановке в Париже оперы «Жизнь за царя» и с меня взяли слово, что я вышлю эту оперу по возвращении моем в Россию и приеду сама ее ставит. Я дала слово.
Вообще, пение мое в Париже обратило на меня большое внимание, но чем более почестей оказывалось мне за границей, тем больнее мне было вспоминать о присланном мне из Петербурга ответе. Как бы то ни было, путешествие мое имело для меня громадное значение; кроме того, что имя мое сделалось известным за границей, я приобрела себе такие знакомства в музыкальном мире, как Обер и Мейербер. Обер назначил в мой репертуар «La reine de Cypre» и необыкновенно восторгался музыкой М.И. Глинки, особенно его «Русланом и Людмилой», а также песнями национального русского характера. Он говорил мне, что знает сам русскую песню «Красный сарафан», вспоминая при этом известного нашего тенора Иванова, который, оставшись за границей, составил себе несметное богатство своим талантом. Примером певца этого он старался склонить меня к согласию остаться навсегда за границей. Но, как уже я сказала, это было для меня невозможно из-за привязанности моей к родине.
