Жена его, красавица-королева, плохо переносила беременность и почти не вставала с постели. Она безобразно расплылась и стала просто огромной. Ее нежная кожа покрылась уродливыми коричневыми пятнами, и она всё время жаловалась на то, что ей не хватает воздуха, и ее словно что-то душит. Придворные лекари уверяли, что всё это совершенно нормально и бывает со многими женщинами, как и частые обмороки. Они успокаивали Треворуса, не подозревая о том, что он куда больше озабочен тою, другой, которая была совершенно безмолвна и не жаловалась ни на что.
Королева плакала и говорила, что боится умереть. Он бросал рассеянный взгляд на ее огромный живот и бормотал о том, будто ее страхи беспочвенны — она молода, сильна и здорова, так что достойно должна перенести то, через что проходят все женщины, не замечая, как силы ее тают, здоровье покидает ее, а возраст становится невозможно определить по измученному, худому, почти страшному лицу.
Когда настал срок, и нечеловеческие крики несчастной женщины огласили дворец, он был рядом… но не с нею. Треворус стоял на коленях в оранжерее, не сводя глаз с распускающегося цветка, который раскрывался перед ним; очарованный истинным совершенством, король едва мог дышать от волнения, слезы счастья струились по его потрясенному, спящему лицу.
Королева истекала кровью и безмерно страдала двое суток. То, что пыталось пробиться на свет изнутри нее, беспощадно разрывало живую плоть. Она настолько обессилела под конец, что уже не могла кричать, и только закусывала почерневшие губы, обезумев от своих бесконечных мучений.
Увы, даже Смерть оказалась настолько немилосердна к несчастной королеве Аргоса, что замедлила явиться за нею, а позволила увидеть чудовищный плод, который появился на свет, и лишь после этого душа женщины покинула измученное тело, а в ее угасших глазах застыли ужас и отчаяние.
Впервые за века рождение наследников престола в Аргосе не было ознаменовано всеобщим ликованием. Радоваться было нечему.
При дворе шептались о том, что хорошо бы тайно умертвить детей (или дитя?) Треворуса и объявить их (его?) мертворожденными. Но король так и не высказался на этот счет прямо, возможно, потому, что был не в состоянии ничего произнести.
Он был потрясен и раздавлен обрушившимся на него кошмаром. Эти дети, эти чудовищные уроды были оскорблением его утонченному чувству прекрасного, злой насмешкой судьбы. Он надеялся, что они умрут сами, но этого не произошло. Двухголовая, трехногая тварь упорно цеплялась за жизнь, и росла, в то время как его Цветок угас еще до рассвета: ему была отпущена всего одна ночь. Треворус заранее знал, что так и будет, что Чудо живет всего одну ночь в десять лет, и всё же оплакивал его долго и безутешно, так что на скромных похоронах жены его скорбь выглядела вполне естественной. Иное дело, что об ее истинной причине никто не догадывался.
