Двигаться быстро он не мог, тело, которое, кажется, становилось всё отвратительнее с каждой минутой, было слишком слабым, слишком неловким. Одна рука вообще не работала, держать голову поднятой оказывалось сложно, но Нагуд особенно и не старался — так, зато, не видно было распухшего, почти черного лица и мерзкой слизи, сочащейся изо рта и носа. Он воспользовался плащом Гильгана, закрыв лицо капюшоном, надвинутым до самых глаз, и со стороны походил на пьяного из-за странной шатающейся походки — его швыряло из стороны в сторону, точно на палубе корабль в сильный шторм, а ноги приходилось волочить по земле, громко шаркая при каждом шаге.
Нагуд твердо знал то, чего обычно человек совершенно не осознает: он и его тело — не одно и то же; будь оно прекрасным либо уродливым, не имеет никакого значения. Вообще-то он и раньше это понимал, однако теперь ничего более очевидного для Нагуда не существовало, и таковое сознание позволяло ему временно примириться с собственной физической смертью и с этим разбитым сосудом, в котором сейчас приходилось обитать его духу, то есть настоящему Нагулу. Кровь ведьмы, думал он, поможет мне вернуть всё, чего меня попробовали лишить эти глупцы, полагающие, будто смерть ставит точку в существовании человека. Кровь ведьмы и мой Камень, без которого я обречен.
У Нагуда не было другого выхода, кроме как во всех смыслах слова идти вперед. Если он в течение еще трех дней не воссоединит дух с телом окончательно, последнее придет в полную негодность, и ему уже ничем не поможешь. А дух никогда не обретет покоя, оставшись на границе мира живых и мира мертвых навечно, всё понимающий видящий, но совершенно бессильные вмешивайся в ход вещей, и его станут замечать только кошки, змеи и совы. Поистине, ужасна такая участь!..
Огромный пес внезапно глухо заворчал и поднялся, ощетинившись, поджав хвост и угрожающе приподняв верхнюю губу, обнажившую длинные белоснежные клыки, едва ли не крупнее волчьих.
— Что? — спросил Ринальд, с беспокойством наблюдая за собакой, рычание которой становилось всё громче и перешло в отрывистый лай, полный злобы и страха.
Едва ли приближение человека могло вызвать такую реакцию Шенара, разве только этот человек не был его смертельным врагом.
— Тихо! — приказал Ринальд, и животное замолчало, однако не изменив позы и к тому же начав дрожать всем телом.
В наступившей тишине Ринальд отчетливо услышал по другую сторону двери звук шаркающих шагов и почти сразу — другой, словно кто-то скреб деревянную обшивку, негромко, но настойчиво прося откинуть засов и впустить его в дом.
