Размышляя далее о родословной нигилистов, Погодин выводит их «умственную духовную генеалогию» из учения Герцена и Белинского.
И в этом он прав. Конечно, было бы натяжкой ставить знак равенства между мировоззрением Введенского и Белинского или Герцена, однако бесспорен тот факт, что взгляды и убеждения этого незаурядного человека развивались в демократическом русле.
Образованнейший человек своего времени, талантливый педагог, великолепный переводчик, в совершенстве знавший европейскую литературу, Введенский самой личностью своей, ломоносовской биографией, демократическим отношением к жизни оказывал облагораживающее влияние па молодежь. Именно Введенскому Благосветлов обязан самой светлой стороной своего облика: стойкостью демократических убеждений. «Стойкость в убеждениях, — писал Благосветлов о Введенском, — была для него главным правилом в жизни. Там, где нужно было сказать правду, явиться защитником доброго дела, он забывал всякие внешние расчеты и прямо шел к своей цели… Суровая школа жизни, пройденная И. И. Введенским, по-видимому, должна была ожесточить его, вооружить против людей, как это действительно и бывает с характерами неразвитыми; напротив, он вынес из этой школы пламенную любовь к добру; испытав на себе много несправедливостей, он с тем большею силой ненавидел лицемерие и ложь».
Впечатление такое, будто Благосветлов пишет все это и о себе — так много было общего у него с учителем. А Введенский в полном смысле слова был учителем Благосветлова, за что последний до конца дней своих платил ему уважением и сыновней любовью. Трудно сказать, кто был больше огорчен — учитель или ученик, когда вдруг рухнула мечта жизни Введенского — такой мечтой для него была кафедра в университете. По свидетельству Благосветлова, Введенский «смотрел на профессорское место не как на отличие» — оно было для него высоким общественным служением. Целый год в тяжких трудах готовился Введенский к конкурсу — он должен был читать с кафедры пробные лекции. Конкурентов было еще двое — М. И. Сухомлинов и некто Тимофеев.
И вот в огромной университетской аудитории в присутствии высокого начальства и большой массы студентов началось состязание. Вначале гладко, уныло зачитал свою лекцию Сухомлинов, потом едва не уморил слушателей скукой Тимофеев, и вот на кафедре выросла крепкая, угловатая фигура Введенского.
В аудитории воцарилась тишина. О таланте Введенского многие были наслышаны — и он оправдал надежды. Лекция шла с блистательным успехом. Он говорил о народности литературы, о человеке, основавшем ее, перед которым он преклонялся, о Ломоносове. Голое его крепчал: «Энергия деятельности Ломоносова имела источником то, что он был мужик!» — тяжелый удар кулака по кафедре е полной выразительностью подчеркнул смысл столь неблагозвучного в этих стенах слова «мужик».
