— Знаешь, Толстяк, — после минутной паузы сказал Шарго, — когда из тебя начинают сыпаться подобные словечки, мне очень хочется содрать эту зеленую шкуру — просто, чтобы убедиться, что под ней не хохочет какой-нибудь хитрозадый дарко.
— Ы-ы-ы, нет, — закрутил башкой гоблин. — Я могу доказать свою натуральность куда проще.
— Как же.
— Дыхнув на тебя. Хочешь? Я не полной грудью дыхну, с копыт не брякнешься.
На мой взгляд, Толстяк преувеличивал убойные возможности своего выдоха. Да и вообще, по части вони я мог сейчас дать ему изрядную фору — проклятая жижа и не думала стекать, наоборот, она понемногу начала подсыхать на солнце. Не будь рядом трупа, я бы давно стал пиршеством для мух — впрочем, судя по назойливому жужжанию, даже при наличии покойника в кровавой луже многие мухи далеко не сразу определялись с выбором обеда.
— Не стоит, зеленый, не стоит…
* * *
Гримаса уныния и глубочайшего разочарования пропала с морды гоблина в тот самый миг, когда за последним слугой закона хлопнула дверь борделя. Взамен чертов нелюдь начал скалиться так, словно его только что выбрали сенатором.
— Эй-парень, а нам здорово повезло.
— Да, — безучастно подтвердил я. — Особенно мне.
— Брось… — наклонившись, Толстяк поднял патронный пояс, из-за порванного ремня свалившийся с покойника и по этой же причине оставленный Доком на месте происшествия. — …ну, подумаешь, стрельнули в тебя разок-другой. Здесь, в Пограничье, это дело совершенно житейское. В меня вот вчера стреляли… ты же и стрелял.
— В Кривоклыка, — возразил я.
— Ыгы, а значит, почти в меня… стоял-то я рядом с ним.
Спорить с гоблином у меня сейчас не было ни сил, ни желания. Поэтому я молча развернулся и потащился обратно к салуну Мака. Открыл дверь… дополз до стойки… взгромоздился на стул и хрипло прошептал:
— Рому мне, рому!
— Есть черный кубинский, — гном искоса глянул на подвесную полку. — Еще неплох мексиканский и золотой из республики Псов Господних. Но я советую тебе…
— Самый крепкий! — выпалил я.
— …подняться наверх, — невозмутимо продолжил гном, — и окунуться в бадью с горячей водой. Одежду можешь оставить за дверью — я отдам её прачке.
Я открыл рот — и закрыл, не найдя подобающих случаю слов. Затем открыл снова.
— Мак Хавчик… ты… ты… истинный чудотворец!
Гном улыбнулся.
— Ты все еще здесь?
Меня уже «здесь» не было. Клянусь, когда я взлетал по лестнице, догнать меня было бы не по силам и пуле. Вода! Горячая! С белой, как свежевыпавший снег, пеной! Аллилуйя, Мак! Хавчика в президенты! Гномы — я вас люблю!
