— Какая конкретно?
— Сведите их со своими стариками, которые лично знали Сталина.
— Это будет непросто, ибо мои старики преданы Сталину до гроба, они боготворят его, а Би-би-си, сами понимаете…
— Я все понимаю, но это документалисты, да и настроены они очень объективно.
— Ладно, Борис Вадимович, я попытаюсь переговорить с ними, а там будет видно. Но имейте в виду, без моего присутствия мои старики с англичанами разговаривать не будут.
— Уж это-то я отлично понимаю, — согласился профессор.
Первому соратнику Сталина — заместителю Председателя ВЦСПС Лаврентию Ивановичу Погребному — я позвонил сразу же после разговора с Соколовым. Девяносто-восьмилетний старик выслушал меня внимательно, подумал и ответил:
— Пока я не готов дать согласие, потому что не только уже не хожу, а даже с постели не встаю. Это будет неудобно. Я подумаю.
А Георгий Александрович Эгнаташвили, тоже примерно одного с Погребным возраста, согласился, хотя после операции, сделанной год назад, передвигался с большим трудом.
Через три дня приехала дама из Би-би-си Мартина Балашова. Ее славянская фамилия удивила меня, но она бойко пояснила:
— Я родилась и училась в Лондон, но родители мои эмигранты из Чехословакии, бабушка моя там жить еще.
Ей было не более тридцати, но по виду и манере поведения я сразу обнаружил в ней потертую в коридорах английских разведок особу, которая всегда себе на уме. И хотя «холодная война» уже давно закончилась, ее образ мыслей, подход к теме и набор вопросов попахивали стереотипом вчерашнего дня, мало чем отличавшимся от примитивного антисоветского штампа пятидесятых—шестидесятых годов. Выучка. Воспитание. Словом, в ней проглядывала школа с известным названием. И это у молодого современного человека. Россию конца девяносто седьмого года она воспринимала как СССР семидесятых. И я с удовлетворением отметил, что мы ох как далеко шагнули в своем развитии по сравнению с застойным консерватизмом англичан. Им бы три революции в одном веке с глубокой ломкой социального и общественно-политического строя государства! Что бы от них осталось после таких потрясений! А мы еще живы, слава Богу.
Из гостиницы «Будапешт» мы с Мартиной и профессором Соколовым поехали к дому на набережной. В семнадцатом подъезде поднялись на четвертый этаж, где в дверях открытой квартиры стоял сгорбленный старик с огромной, чуть ли не до пояса, седой бородой. Это и был мой дорогой Бичиго. Мы прошли в его комнату и сели за большой круглый стол. Я представил гостей, Бичиго помолчал, внимательно оглядев их здоровым глазом (другой у него почти закрылся), и спокойным властным голосом произнес:
