— Лицо как бы разворачивается, — продолжал Коттл, — поэтому сначала его ты не видишь. Вроде бы в банке что-то из моря, свернутое и колышущееся. Потом он осторожно трясет банку, покачивает, и лицо… оно распускается.
Трава на лужайке нежная и зеленая, потом выше и золотистее, там, где о ней заботится природа. От двух видов трав идут разные запахи, но оба приятные.
— Сначала ты узнаешь ухо, — говорил Ральф Коттл. — Уши у нее остались, и хрящи сохраняют им форму. Хрящ остался и в носу, но форму он держит не очень хорошо. Нос — какая-то блямба.
Со сверкающих высот ястреб начал спуск сужающимися бесшумными кругами.
— Губы полные, но рот — дыра, и глаза — дыры. Волос нет, потому что разрез он делал от уха до уха, а потом с обеих сторон вниз, к подбородку. Нет возможности определить, что это лицо женщины, а не мужчины. Он говорит, что она была прекрасна, но в банке красоты нет.
— Это всего лишь маска, каучук, фокус, — вырвалось у Билли.
— Нет, лицо настоящее. Настоящее, как смертельный рак. Он говорит, это лицо — второй акт в одном из его лучших представлений.
— Представлений?
— У него четыре фотографии ее лица. На первой женщина жива. Потом мертва. На третьей лицо частично отделено. На четвертой — голова, волосы, но лица со всеми мягкими тканями нет, нет ничего, кроме кости, лыбящегося черепа.
Плавное планирование по кругу перешло в пике: ястреб камнем падал в высокую траву.
Бутылка сказала Ральфу Коттлу, что ему необходимо дополнительное вливание, и он глотнул ее содержимое, чтобы поддержать разваливающееся мужество.
Оторвав бутылку ото рта, хмыкнул.
— На первом фото, когда ее засняли живой, может, она и была красивой, как он говорит. Но ты сказать такого не можешь, потому что она — чистый ужас. Она уродлива от ужаса.
Высокая трава, неподвижная под жарким солнцем, зашевелилась в одном месте, там, где пришла в соприкосновение с крыльями.
— Лицо на первой фотографии страшнее, чем в банке, — заключил Коттл. — Гораздо страшнее.
Ястреб поднялся из травы. В когтях он держал что-то маленькое, возможно, полевую мышь, которая в отчаянии вырывалась, а может, не вырывалась. На таком расстоянии Билли этого не видел.
В голосе Коттла добавилось хрипоты.
— Если я в точности не сделаю то, что он от меня хочет, он обещает отправить мое лицо в такую же банку. И срезать лицо будет с меня живого и находящегося в сознании.
В яркое синее небо поднимался черный, в свете солнечных лучей, ястреб, его крылья рассекали сверкающий воздух. Он тоже убивал, но убивал, лишь когда ему требовалась пища, убивал лишь для того, чтобы выжить.
