Спиртного не употреблял совсем. Не увлекался. Некогда было. Я до самозабвения любил полеты. Старался овладеть этим искусством в совершенстве. Красиво взлететь, красиво, с точного расчета сесть. Старался вести самолет так, чтобы пассажиров не укачивало. И всегда,
когда можно было, тренировался в слепом полете. Останавливаясь на ночевку в каком-нибудь промежуточном аэропорту, я еще продолжал оставаться во власти полета, обдумывая каждую его деталь и мысленно вводя поправки: завтра сделаю вот так.
И вот как-то прилетел я в один порт. Линейка установлена четырехмоторными "Г-2". Значит с местами плохо.
Вхожу в гостиницу, а там уже дым коромыслом: собралась компания. На столе, возле алюминиевого авиационного поршня, доверху набитого окурками, две-три поллитровки, куски хлеба, бумажка с солью, очищенные луковки. Не иначе как справляют чьи-то именины!
— А-а-а, каменный прибыл! — встречает меня уже слегка охмелевший Грызлов. — Садись.
Мне очистили место. И уже булькает водка, наполняя стакан. Я знаю, ребята обижаются, что я не пью с ними, и сейчас, пока Грызлов наливает, все косо посматривают на меня. Чувствую, если откажусь, — обижу смертельно. Подавляя тошноту, говорю спокойно:
— Ребята, вы знаете, я не пью…
— Как же, знаем, — говорит Грызлов, ставя бутылку на стол. — Хочешь хорошеньким быть.
— Нет, не поэтому. Просто не пью. Но с вами за компанию выпью.
— Спасибо, уважил. — Грызлов пододвинул стакан. — Пей!
Меня уже мутит, но я не подаю вида.
— Это моя доля? — интересуюсь, принимая прозрачное пойло.
— Нет. Будет еще.
— Гм!..
Вторую дозу я не выдержу. Меня вывернет наизнанку. А этого-то я как раз и не должен допустить. Иначе тогда мне не будет прохода. В порядке забавы меня будут потчевать водкой при каждом удобном и неудобном случае.
В комнате тишина. Все смотрят на меня не очень-то добрыми глазами. Кое-кто даже приподнялся с места, глядя на мою руку, держащую стакан.
Я заставил себя улыбнуться.
— Знаете, — сказал я как можно беспечней, — мне надо сходить в город. — В комнате общее движение.
Если можно, налейте мне всю мою долю сразу. Выпью и уйду.
Грызлов, недобро усмехнувшись, поднялся, подошел к бачку и снял висевшую на кране алюминиевую кружку.
— На.
Я взял кружку, вылил в нее содержимое стакана. Тошноты как не бывало. Вместо нее — злость. Ладно, посмотрим, кто кого! Поставил кружку на стол.
— Лей!
Явно ощущая вызов, Грызлов с сердцем выплеснул в кружку остаток водки. Кто-то неодобрительно произнес:
