— Чего тебе? — сказала я недовольно.
— Что будем делать?
— Ничего, — сказала я вяло, — Ждать. Если они уедут, мы поедем за ними. Если останутся, мы тоже останемся. Пока отдыхайте, за девками только не бегайте. И присмотри за мердом. Обрюхатит какую-нибудь служанку, мне потом расхлебывать… Я думала, вы сцепитесь с Воронами, но этого, похоже, не предвидится? — добавила я, вопросительно глядя на кейста.
Он кивнул.
— Неплохие они ребята, — сказал он после непродолжительного молчания, — с такими и в бой, и по бабам.
Его рябое лицо было совершенно серьезно при этих словах, а я чуть не засмеялась. Да-а, у этих мужчин есть только два критерия хороших отношений: "в бой" и "по бабам". Нет, что в бой с ними — это я еще понимаю, но по бабам с Воронами…Мм…
— Да? — с усмешкой сказала я, высказывая ту мысль, которая мне самой со вчерашнего вечера не давала покоя, — А представляешь, встретимся потом на Границе. Здесь ты с ними — по бабам, а там — головы им рубить будешь? Ты так сможешь?
— А ты?
— Ну, не я же с ними по бабам собираюсь.
— Это я так, — смущенно отозвался кейст, — Гипотетически…
— Гипотетически… Ладно, иди отсюда, хватит мне голову морочить.
Он ушел, а солнышко все светило мне в спину, мешая думать. Я окунула перо в чернила и подняла над чернильницей, наблюдая, как стекают с него черные блестящие капли. Господи, ну что же написать?
"Вороны в крепости Ласточки. Дарсай, два веклинга, хонг. На Севере чаще стали вспоминать о нильфах. Вероятно, визит Воронов связан все-таки с нильфами: они уклоняются от ответа на прямо поставленный вопрос, но и не отрицают. Это говорит о многом, не так ли?
Тцаль двенадцатого отряда"
Но я не упомянула о том, что дарсай покинул крепость одновременно с Марлом. И как они только в конюшне не столкнулись?
Я только успела запечатать письмо, как в комнату вошла Ольса. Хотя мы расстались всего час назад, мне показалось, что я не видела ее целую неделю, причем всю эту неделю она непрерывно билась в истериках и только сейчас смогла успокоиться. Она вошла очень тихо, совсем не так, как ходила обычно, и встала возле двери. Обычно бледное ее лицо стало совсем бескровным, только на скулах горели алые пятна. Не видно было, чтобы она плакала, глаза ее были сухи и на щеках не было следов слез. Ольса стояла, прижав руки к груди и тяжело дыша; несколько раз она порывалась что-то сказать, лицо ее оживлялось, приоткрывались губы, но тут же порыв ее гас. Наконец, она заговорила.
