- Деньги-то у вас есть? - вдруг грубо спросил Трощенко.
- Будут.
- Царствие божие тоже будет. Когда помрем. Я о наличных деньгах спрашиваю.
- Я вам выдам вексель.
- Подо что? Под эту усадебку? Да ей две тысячи - красная цена!
- Усадьба эта не моя. Вексель я выдам под свои сочинения.
- Так-с!.. - протянул Трощенко и закурил. - Под музыку!.. Ее послушать, конечно, приятно. Послушал - ушел, а следа-то и нету! - Он протянул к Чайковскому ладонь и поскреб по ней скрюченными пальцами. Воздушная вещь. Сегодня она, может, и в цене, а завтра - дым! Векселя я, извините, не беру. Только наличными.
- Наличных сейчас у меня нет.
- На нет и суда нет! И опять же о цене был у нас весьма примерный разговор.
- То есть как? Вы же назначили цену!
- Обследовать еще надо. Лес обследовать. По-настоящему его оценить. Да, пожалуй, и несерьезное это дело. Кто же так договаривается - на ходу!.. Нет! - сказал он резко. - Пустой разговор! Ежели бы вот завтра вы мне выложили пятнадцать тысяч, тогда бы я отступился.
- Да вы что, - сказал Чайковский, и лицо его опять пошло красными пятнами, - в своем уме?
- Мой ум всегда при мне. Я не в эмпиреях живу.
- Вы просто маклак!
- Тогда нечего вам с маклаком и разговаривать! - огрызнулся Трощенко. - Жили мы маклаками и умрем маклаками, зато в чести и достатке. У нас не благородством шубы подбиты. Честь имею кланяться!
Он приподнял шляпу и зашагал в глубину леса.
"Всегда я так! - подумал Чайковский. - Вспылю, наговорю резкостей и сорву все дело".
Он поехал домой, стараясь не вслушиваться в разносившийся по лесу стук топоров.
Лошади вынесли коляску на поляну. Кто-то впереди предостерегающе закричал. Кучер с ходу осадил лошадей.
Чайковский встал, схватился за плечо кучера. От подножия сосны, согнувшись, как воры, разбегались лесорубы.
Внезапно вся сосна, от корней до вершины, вздрогнула и застонала. Чайковский явственно слышал этот стон. Вершина сосны качнулась, дерево начало медленно клониться к дороге и вдруг рухнуло, круша соседние сосны, ломая березы. С тяжким гулом сосна ударилась о землю, затрепетала всей хвоей и замерла. Лошади попятились и захрапели.
Это был миг, один только страшный миг смерти могучего дерева, жившего здесь двести лет. Чайковский стиснул зубы.
Вершина сосны загородила дорогу. Проехать было нельзя.
- Придется ворочаться на большак, Петр Ильич, - сказал кучер.
- Езжай! Я пешком пройду.
- Эх, обормоты! - вздохнул кучер, подбирая вожжи. - Рубить и то по-людски не умеют. Нешто дело - валить сначала большие дерева, а малые ломать в щепки? Ты сначала малые повали, тогда большое в просторе ляжет, убытку не даст...
